– Нет.

– Ну, подумай, что движет этими людьми.

– Возможно, желание победить, – предположила я.

– И это тоже. А что еще?

Я задумалась: что же заставляет одних людей топтать других? Жажда власти? Попытка улучшить собственные условия жизни?

– Вот именно. Ты права. И этот импульс может принимать разные формы. Некоторые хотят обеспечить себе место под солнцем, а другие готовы продать собственную мать, чтобы сделать свою жизнь лучше.

– А если сделать жизнь лучше не получается, то что тогда? Надо продавать в рабство других?

– Нет, на это идут не так много людей. Но, к сожалению, много таких, которые пытаются добиться для себя привилегий за счет других.

– Привилегий?

– Да, привилегий.

– Что ты имеешь в виду?

– Это может принимать любые формы, но главное в том, чтобы привлечь к себе больше внимания, чем другие. Для этого кое-кто готов пойти на что угодно, в том числе и на то, что раньше им и в голову не могло прийти. Например, они готовы совершать поступки, противоречащие моральным принципам, в том числе их собственным.

– Но почему они это делают?

– Чтобы произвести лучшее впечатление на других, чтобы жить лучше, чем другие из их окружения.

– Ну и витиевато ты выражаешься! Говори проще, чтобы было понятно.

– Ну, – сказала докторша и подумала минутку, – в твоем случае это выглядит так. Татьяна, согласившись на условия Марата, получила более высокий статус, чем ты. Она прекратила сопротивление – внутреннее сопротивление. Ее наградили небольшими привилегиями вроде банки кока-колы или еды в кафе. Но это не все. Ее поощрили тем, что поставили рядом ее и твое тогдашнее положение и сравнили их. У нее положение оказалось лучше. Значит, она была лучше тебя.

– Лучше для кого?

– Лучше в ее собственных глазах. И это то, что считается важным для всякого индивидуума. Может даже, самым важным.

Я не исключаю, что она, эта моя докторша, была права. Когда Татьяна вернулась из кафе, где она обедала вместе с Маратом и Радиком, она выглядела счастливой и остаток пути со мной вообще не разговаривала. После этого отношения между нами резко ухудшились. Больше на нее я надеяться не могла. Я не сомневалась в том, что она уже проболталась Марату о моих планах побега в надежде на то, что ее еще раз наградят банкой кока-колы или какой-либо иной привилегией.

Ближе к вечеру мы подъехали к Стокгольму. Большие дома различной окраски, освещение вдоль дороги, роскошные магазины – все, казалось, излучало счастье. Дома были высокие – такие же высокие, как в Петербурге. Но в отличие от серых бетонных коробок Питера они не выглядели пришедшими в упадок. Конечно же в этих домах жили богатые люди, у которых была приятная во всех отношениях жизнь. Это было видно издалека.

Меня снова охватила тоска по Трудолюбовке. Я вспомнила, как бабушка вечерами сидела дома и ждала меня. Она никогда не сидела без дела: то вязала к зиме носки или варежки, то штопала чулки, то вязала кружевные подстилки под цветочные горшки, которые стояли на подоконниках. Я обычно отказывалась надевать заштопанные колготки, и бабушка покупала новые. Но свои чулки она штопала по нескольку раз. Бабушка была чрезвычайно бережлива во всем, что касалось ее. Я даже не могу вспомнить, когда она в последний раз покупала себе новое платье или пальто. Кофты она вязала сама. Платьев, как она говорила, ей хватит по гроб жизни а туфли она надевала очень редко. Чаще всего она ходила в резиновых сапогах или галошах – и весной, и летом, и осенью. К коровам удобнее всего было ходить в сапогах. Я тоже их надевала, когда шла вместе с бабушкой на ферму.

В школу я конечно же носила туфли на высоких каблуках. Было не очень удобно шагать в них по неровной проселочной дороге, иногда каблуки застревали между камней или в глине, а про пыль я вообще не говорю. В школе я проскальзывала в туалет и мыла туфли, чтобы никто не заметил, какая грязная у меня обувь.

А тут на дорогах никакой глины и в помине нет. Все покрыто асфальтом – даже узкие, на одну машину, дороги, по которым мы ехали вдоль моря.

Когда мы приблизились к Стокгольму, шоссе стало широким. Красивые деревянные дома, разбросанные там и сям, исчезли, их сменили городские постройки, которые мне очень понравились. Чувствовалось, что Стокгольм – большой густонаселенный город, где живут всякие люди – и молодые, и старые, и богатые, и бедные. В этом городе было много мужчин, готовых выпускать сперму. Сперму, которая будет потом растекаться по моему телу или лицу или собираться в противные сгустки в презервативе. Эта сперма отвратительно пахла. Когда она засыхала, я соскребала ее ногтями, а презервативы выбрасывала в туалет, еле сдерживая рвотные позывы.

Мы остановились у светофора напротив белого здания сферической формы. В здании были круглые окна, и оно было похоже на космический корабль. По-видимому, это было какое-то спортивное сооружение. Оттуда выходили люди, преимущественно мужчины. Просто одетые, веселые, они шли и разговаривали между собой. Многие шли в сопровождении женщин. Женщины тоже были веселые. Глядя на этих мужчин, я подумала: почему, когда ими овладевает похоть, они превращаются в зверей? Почему они унижают нас, женщин, используя для слива своей спермы? Почему они называют нас проститутками, блядями, потаскухами, когда сами прибегают к нашим услугам? А потом они возвращаются домой, к своим женщинам. Вряд ли они трахают своих женщин такими же способами, какими трахают нас…

Я почувствовала, как к горлу опять подступила тошнота. Может, от моих невеселых мыслей, но, скорее всего, от голода. Последний раз я ела очень давно. Небольшой бутерброд на пароме – вот и все.

– Скоро будем на месте, – сказал Марат.

– Нормально, а то я уже опять проголодался, – кивнул Радик.

– Остановись у будки с сосисками, я куплю жратвы на вечер.

– Мне большой гамбургер с колой, – встрепенулась Татьяна.

Как я поняла, она демонстрировала мне: смотри, я в той же стае, мне разрешили заказать себе еду. Я изо всех сил сжала зубы. Сказать, что я тоже хочу есть? Да лучше умереть с голода, чем унижаться.

– Я тоже от гамбургера не откажусь, – сказал Радик. – И побольше картошки фри.

– Я тоже хочу фри, – опять возникла Татьяна.

Марат вылез из машины и пошел в киоск. Приятный запах жареного мяса с примесью лука и картошки ударил в нос.

Дразнящий запах жареного лука и жареного картофеля.

Я помнила этот запах. Я могу отличить его среди сотен, тысяч других. Это был запах моего дома. Жареная картошка с луком.

В Трудолюбовке, наигравшись на воздухе, я с волчьим аппетитом скорее бежала домой. Я бежала и знала, что бабушка уже стоит у плиты и на большой чугунной сковороде жарит нарезанный кругляшками картофель. Сковорода была без ручки, и бабушка использовала специальный прихват, чтобы обращаться с ней. Одной рукой она крутила сковороду, а другой рукой переворачивала картошку, чтобы та как следует поджарилась. Уже на пороге в нос мне ударял щекочущий запах. И только тогда я сполна ощущала, как же я хочу есть. Жареная картошка с луком была моим самым любимым блюдом.