Внезапно в комнату ворвалась Каролина — казалось, она пряталась где-то у дверей, поджидая нас.

— Только не сегодня! — произнесла она таким тоном, будто говорила с капризными детьми. И тут же добавила, торопясь сообщить нам новость: — Госпожа очень плоха. Доктор боится, что она умрет.

Грузная женщина перескакивала с ноги на ногу, как неуклюжий, но очень резвый танцор. По ее глазам было видно, что она уже начала думать о новой фрау Дуфт, более совершенной и способной родить наследника. Она замахала руками, отправляя нас к двери. Я было попятился, но натолкнулся на Ремуса. Обычно он выскакивал из этого дома, как борзая, выпущенная из клетки, но сейчас на его лице читались упрямство и злость.

— Вы — как шакал, — пробормотал он достаточно громко, чтобы все могли его слышать.

— Прошу прощения? — произнесла Каролина Дуфт.

Но Ремус отвел от нее взгляд и уставился в пустую стену. Женщина строго посмотрела на меня, будто ожидая извинения.

Амалия с восхищением взглянула на Ремуса.

Внезапно Дуфт пошевелился. Казалось, он только увидел меня.

— Приходи на следующей неделе, — едва слышно произнес он, пристально глядя мне в глаза. — Ей будет лучше. Несомненно.

Я кивнул.

Он обращался только ко мне, как будто в комнате находились лишь мы двое.

— Мозес, нам просто нужно немного больше времени.

Ремус положил руку мне на плечо. Мы пошли к двери.

— Как-то Вольтер заболел оспой, — внезапно сказал Дуфт. Он встал, сделал несколько небольших шагов и протянул руку, останавливая меня. — Она почти убила его. Знаешь, что он сделал? Он выпил сто двадцать пинт лимонада. Это его излечило. — Дуфт, посмотрев на потолок, потер губы, и я испугался, что он сейчас заплачет. Его голос стал еще более слабым и иногда срывался. — Я и это заставил ее попробовать. Но оспы у нее не было, а так лечится только оспа. Если бы она у нее была… Тогда бы мы, по крайней мере, знали, как с ней справиться. Но у нее оспы нет. Разве ты не понимаешь? Каждая болезнь требует соответствующего лечения. А когда все болезни и все методы лечения перемешаны… — Он сделал вид, будто перемешивает воздух. — Бесконечность болезней. Бесконечность лечебных средств. Все смешано. Даже если бы ее лечил Аристотель, все равно это заняло бы целую вечность. — Он закончил свою речь, стоя так близко ко мне, что я услышал, как пальцы его ног скребут подметки туфель.

Я кивнул.

— Почему Бог это делает? — прошептал он мне. — Почему? Почему Он задает нам загадку, решение которой так трудно найти?

Мне очень хотелось, чтобы Николай был с нами — у него бы нашелся ответ. Он никогда не забывал о красоте Вселенной, не важно, насколько трудной была загадка, которую задавал Господь. Но Николая здесь не было, и поэтому Ремус положил руку на плечо Дуфту, как бы говоря: Да, ты прав. Это несправедливо. Потом мой сопровождающий потянул меня за руку, и мы ушли. Я смотрел на неподвижный силуэт Дуфта в проеме двери — казалось, он собирается ждать там моего возвращения.

Амалия уже не была той маленькой девочкой, что держала меня за руку в темных коридорах. Она подросла, и в ее облике проступили черты юной женщины. Но это никак не коснулось наших с ней отношений, и ко мне она была так же добра, как и прежде. Хотя на званых вечерах и обедах ей и приходилось общаться с отпрысками лучших католических семейств Санкт-Галлена, все эти годы я оставался единственным ее другом. Мы все еще задерживались по четвергам в коридорах, когда здоровье матери позволяло нам посещать ее.

Однажды она сказала мне очень печально:

— Мозес, тебе так повезло, что ты не девочка. Я их ненавижу. Каждую, с кем мне довелось встретиться. — Она закусила губу и вытянула у меня из рукава торчащую нитку. — Я не хочу видеться с ними, но Каролина меня заставляет. Вчера я была у Роршахов. Я так долго к ним добиралась, и все лишь для того, чтобы выслушать оскорбления. — Она обиженно выпятила губу и произнесла писклявым голоском: — Мне так жаль вас, Амалия. Наверное, это так ужасно — быть хромой. И как только вы это выносите? Я бы на вашем месте весь день пряталась в комнате. — Ее щеки покрылись румянцем: она все еще чувствовала унижение. — Тут не в молодых людях дело. Их совсем не мало, но эти особы ведут себя так, будто нас — тысячи, а подходящих партий — только три на целом свете. Нам еще рано выходить замуж, но они только и думают о замужестве.

Мы сделали еще несколько шагов, и Амалия невольно коснулась моей руки.

Я посмотрел на нее. И даже осмелился спросить:

— А ты выйдешь замуж?

Амалия засмеялась над серьезным выражением моего лица:

— Конечно выйду, глупый. Ты что, думаешь, я буду вечно жить с этой ведьмой? Я выйду замуж. — Она кивнула и задумчиво посмотрела в конец коридора. — Он будет богатым. И молчаливым. Будет ездить на лошади, охотиться… или чем там еще обычно занимаются взрослые? Он будет делать все, что я скажу.

Она мечтала вырваться из своей тюрьмы. Как-то раз она достала сложенный вчетверо лист бумаги. Развернула его, и там оказался тщательно выполненный набросок аббатства.

— Я сама его нарисовала, — произнесла она с гордостью. — Каждое окно, каждую дверь. Это будет моей картой, когда я приду к тебе.

— А когда ты придешь ко мне?

— О… — ответила она, — скорее всего, на следующей неделе. В общем, до конца месяца. Нарисуй крестик на своей комнате, чтобы я знала, где тебя искать.

— Тебя внутрь не пустят, — предупредил я. — Ты же девочка.

— Я — Дуфт, — произнесла она строго.

Я посмотрел на монашеские спальни, нашел маленькие окна на крыше, старательно сосчитал, начиная с конца.

— Вот оно — мое, — сказал я и поставил крестик ее карандашом.

На следующей неделе я спросил, почему она не пришла.

— Я была очень занята, — ответила она. — Приду на следующей неделе. Жди меня вечером.

Я ждал — каждый вечер, многие месяцы, — но она так и не пришла.

Наступившее лето было удивительно сухим и теплым, дул свежий ветер, и фрау Дуфт стала чувствовать себя лучше. Я пел для нее каждую неделю. Потом начались осенние дожди, и ее здоровье снова ухудшилось. Два месяца меня к ней не пускали. Все свое время я отдавал хору, хотя предпочитал петь для двух Дуфтесс — ту темную спальню в их доме я не променял бы на лучшие театры Европы.

Как-то утром один из солдат, охранявших монастырские ворота, появился в нашей репетиционной.

— Мозес, который певчий, должен пойти со мной, — сказал он Ульриху. — Аббат приказал.

Я был в ужасе. Ульрих отпустил меня с солдатом, но вместо аббата я увидел у ворот Каролину Дуфт.

— Пойдем, — сказала она и повернулась на каблуках.

Я шел за этой конусообразной женщиной по заполненной людским гулом площади, и толпа расступалась перед ней, как море перед евреями. Пока мы не оставили позади шумные улицы, она не проронила ни слова.