– Что узнает?

Саша посмотрел на Уильяма, на лице застыло отчаяние.

Он покачал головой и хрипло рассмеялся.

– Наверное, бессмысленно пытаться и дальше хранить секрет. От всех.

– Да что же это?

Саша снова глотнул бренди.

– Давай-ка посмотрим. Я уже дважды перезакладывал дом и набрал частных займов, чтобы удержаться на плаву. Но все кончено, Уилл. Мой бизнес обанкротился. И в результате моя семья и я потеряли все.

19 июля 2006 года

Второй час ночи, а я лежу, едва смея дышать из страха пропустить звуки шагов.

Мне надо знать, что Хлоя дома и в безопасности.

Подъехала машина, и я подумал, что это они. Но потом услышал Сашин голос. А потом… Не уверен, но вскоре после этого мне послышалось, будто плачет мужчина. Наверное, они смотрят DVD в гостиной, что ли, потому что я не представляю, чтобы папа или Саша плакали навзрыд, как девчонки. Такого мальчики друг перед другом не делают.

Наши слезно-носовые каналы от зачатия запрограммированы только Срабатывать Без Посторонних. И B Исключительных Случаях, каковых имеется только две категории: рождение и смерть.

Да и тут сомнительно. Судя по тому, что я видел, мужчина должен поддерживать свою женщину. Женщина может расклеиться, и все думают, какая она изумительная (роды) или отзывчивая (смерть). Между тем, стоит нам пролить слезу, мы женоподобные – и на этом все.

Однажды я попал в больницу: упал с велосипеда, так что мелкие камушки впились глубоко в коленку. Я заплакал – автоматически, потому что это жутко больно! Дождался я сочувствия, когда Круэлла Де Медик пинцетом вытаскивала каждый крохотный, ужасно болезненный кусочек дорожки из моего колена? Черта с два! И хотя я лишился куска кожи, какого хватило бы обеспечить ближайшей жабе трансплантат на все тело, Круэлла велела мне быть «большим мальчиком».

«Ну-ну, милый, большие мальчики не плачут…»

Неудивительно, что мужчины подвергаются насмешкам женщин из-за отсутствия «контакта» со своими эмоциями. Как может быть иначе, когда нам даже не дозволено послать нашим чувствам письмо и уж тем более звонить им по телефону или – вот уж где кошмар – на самом деле «навещать» их лично, позволяя слезно-носовым каналам открыться?

При этом кто же главным образом взращивает мальчиков этого мира?

ДА!!!

Женщины!!!

Делаю паузу в философских рассуждениях и перехожу к мысли, не разоблачил ли я только что грандиозный всемирный заговор. Будет ли мое имя когда-нибудь упоминаться в одном ряду с Аристотелем? Гиппократом? Гомером Симпсоном?

Самое главное: чего именно хотят от нас женщины?

Что бы это ни было, я не в состоянии продолжать философствовать, потому что слышу знакомые голоса в коридоре.

Она дома. Слава богу. Теперь я могу расслабиться и уснуть, зная, что Хлоя благополучно лежит в постели в нескольких футах надо мной.

Мне слышна поступь ее изящных ножек, когда она заходит в свою комнату и начинает делать то, что девочки делают перед тем, как лечь спать. В отрыве от контекста складывается впечатление, что она в дозоре: расхаживает туда-сюда. На самом деле она, наверное, раздевается, вешает одежду в гардероб, ищет пижаму, расчесывает волосы, вытаскивает из-под кровати потерявшийся номер журнала «Хит». Et cetera.

Выключаю свет, говорю ей, что люблю ее, и готовлюсь заснуть. И тут в дверь стучат.

Она открывается, не дожидаясь моего ответа.

– Алекс, ты не спишь?

– Теперь не сплю.

Что ему-то надо?

Рупс с трудом втискивает гору мускулов в узкое пространство между изножьем кровати и дверью, и я сажусь.

– Привет.

– Привет.

Он закрывает за собой дверь – тревожный признак.

– Хочу тебя кое о чем спросить.

– Да? О чем?

– Это ты написал Хлое стихи и оставил в ее комнате сегодня утром?

Я в ужасе, что он в курсе.

– Я… допустим.

– Так и думал. Ей понравилось.

– Правда? – у меня вырастают крылья. Она послала сюда Рупса как романтического посланника, слишком застенчивая, чтобы просто поговорить со мной?

– Ага. Проблема вот в чем: она считает, что их написал я.

Что?!

Как она могла?! Рупс не сумеет повторить даже детскую песенку, тем более сочинить стихотворение, каким гордился бы сам Вордсворт.

– Ага, – хмыкает он, возвышаясь надо мной. – Вечером она была очень дружелюбна со мной. Вся эта сентиментальщина явно сработала. Так что я тут думал, можем ли мы с тобой заключить сделку.

Я безмолвствую в темноте.

– Типа, если бы я заплатил, ты мог бы написать мне еще? Скажем, пятерка за письмо?

Я больше не молчу нарочно. Я просто лишился дара речи.

– Давай начистоту. Тебе никогда не замутить с ней. Ты ее сводный младший братишка. Это был бы, ну… асбест.

– Ты имеешь в виду «инцест», – его жалкое владение английским языком размыкает мне губы. – Нет, не был бы. Мы не состоим в кровном родстве, так что ничто не мешает, если мы… захотим.

– К несчастью, запала она на меня, а не на тебя. Так ты возьмешься или нет?

– Ни при каких обстоятельствах. Забудь, Рупс. Нет.

– Уверен?

– Уверен.

Я слышу, как он всасывает воздух между большими передними зубами.

– Досадно, что ты не посчитал возможным помочь товарищу, особенно когда в этом есть что-то и для тебя. Ну да ладно, полагаю, ты одумаешься. Пока.

Он уходит, и я падаю в постель, задыхаясь от бури чувств, бушующей в моем мозгу.

Нет! Нет! Нет!

«Моя бедная, чистая Хлоя. Тебе запудрили мозги, загипнотизировали… ты помутилась рассудком! Я спасу тебя, я защищу тебя, ибо ты не ведаешь, что творишь».

Теперь я знаю, что это тотальная война, и лежу в темноте, планируя кампанию.

Позже, когда я уже сплю, моя дверь открывается, чьи-то руки роются у меня под мышкой и что-то оттуда вытаскивают.

Я слишком устал, чтобы сопротивляться.

– Твой чай.

Уильям поставил кружку на тумбочку Хелены и сел, наблюдая, как она просыпается.

– Который час? – сонно спросила она.

– Начало восьмого.

– Ты рано встал. И лег только после трех.

Уильям вздохнул.

– Саша в ужасном состоянии. Прости, что разбудил, но я подумал, что нам надо поговорить до того, как встанут остальные.