litbaza книги онлайнИсторическая прозаP.O.W. Люди войны - Андрей Цаплиенко

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 32 33 34 35 36 37 38 39 40 ... 73
Перейти на страницу:

Украина, 1648 год

Низкое рождественское солнце уже перевалило за середину неба, и тени от Золотых Ворот стали длинными, как наконечники татарских стрел. К воротам на вороном арабском коне ехал человек, который всю жизнь боролся с собственным страхом, а главное, боялся, чтобы его собственные соратники никогда не узнали о том зверином страхе, который живет в нем внутри. Они неторопливо следовали верхом за ним, крепко и весело ругаясь, но все же не так разудало, как год назад, впервые согласившись пойти вслед за ним, вечно молодым стариком с обвислыми усами. Скоро он станет хозяином этой дикой земли на краю Европы, которую на протяжении веков многие пытались присоединить к своим владениям, но, правда, ни у кого это не получалось сделать надолго. Толпа, стоявшая вдоль дороги, ликовала и сжимала свои объятия вокруг всадника и его спутников. Снег под ногами людей смешивался с комьями замерзшей грязи и превращался в серую пыль, в которой снова и снова утопали по колено ноги лошадей и людей. Крики «Будьмо!», «Хай живе!», «Слава!» тоже смешивались со снегом в один пронзительный и холодный, цвета лезвия турецкой сабли, звук. Гласный звук «а-а-а», бесконечный вой потерявшего терпение бесправного племени людей неправильной веры, чью землю превратили в Дикое поле и пронеслись по нему, срубая непокорные головы. А они все вырастали, одна за другой, как будто хотели проверить, может ли красная кровь расплавить холод металла. Человек на арабском коне смотрел вокруг себя, но чем больше он оглядывал толпу горожан, тем глуше для него становился слышен крик восторга. Звук становился вязким и неясным, и вдруг вовсе исчез, а разверстые рты стали похожими на черные раны от огромных пик на телах польских гусар, с которых его полуголые казаки стаскивали блестящие доспехи под Желтыми Водами. Да за один такой доспех в довоенное время можно было купить дом под Черниговом! Но казаки отбрасывали пробитый металл в сторону, снимали с поверженных врагов штаны и камзолы и бросали польские тела лежать под дождем, уносившим красные косы глины и черные косы крови прочь от мертвых гусар. Но то был дождь, а сейчас падал снег, впереди были не гусары, а свои, люди, которые совсем уже скоро назовут его государем, и сравняют его, наемника, распутника, беглеца и обманщика, в достоинстве с великими князьями, поднявшими этот город над другими городами.

Лошадь внезапно встала на дыбы. Из ноздрей захрапевшего животного повалил липкий пар. Перед нею на дороге появился худой человек неопределенного возраста, в холщовой рубахе под распахнутой свиткой.

Он схватил коня за узду, но странного смельчака тут же оттащили в сторону подоспевшие казаки и принялись колотить его рукоятками нагаек. Человек лишь успел выкрикнуть, мелко ткнув пальцем в направлении всадника: «Ты, видно, забыл, как тебя звали!» – и тут же скрылся за первыми рядами ликующих горожан.

Всадник и впрямь хотел бы забыть, как его звали. «Теодор»– так было записано в церковной книге при крещении. Это по-гречески, всегда убеждал своих людей всадник, тем более, что когда за годы в седле кожа на заднице становится такой же жесткой, как и само седло, голова перестает различать, где правда, а где ложь в словах того, кто всегда едет по полю в ту же сторону, куда едешь и ты сам. Всадник никогда не называл себя Теодором, он просто ненавидел это имя. Мать его называла Зиновием, что в переводе с греческого означало «зевсоугодный» или же, как считали ксендзы в иезуитском коллегиуме, где он провел свою юность, имя это следует считать тождественным имени Теодор в значении «богоугодный». Вот только язычество так и сквозило изо всех слогов этого имени, поэтому католические наставники щедро дарили его всем тем, кого не подпускали к святыне. Имя это часто развешивали на своих шинках евреи, вырезая его ножами на дубовых дверях, и всаднику, когда он после походов возвращался домой, казалось, что его знают все, и, встречая, обращаются по имени. Да еще мать любила это имя, протяжное и нежное, как песня, которую она пела всаднику в детстве. В имени Зиновий так удобно было прятать Теодора от чужих глаз, рук и губ, а теперь вот Зиновий стал бояться его, потому что это имя, дважды ударившись копытами коня о землю, так и осталось лежать непрочитанными письменами в мокрой глине, пока проезжавший мимо монах, знавший греческий, не прочел на земле имя «Дар Божий», «Богдан». Монах поднял имя и вернул его тому, кто хотел его потерять в степи. И сказал: «Носи его там, где до этого ты носил католический крест. Впрочем, перед Богом все равны, оставь свой римский крест там, где он висит, а новое свое имя спрячь под него». Но старое имя все время на давало покоя Богдану. Оно бежало рядом с ним, как английская собака рядом с конем хозяина, оно то смотрело на него с укором из темноты польских ран в желтой глине, то качалось вместе с повешенным ростовщиком из стороны в сторону на натянутой веревке под Белой Церковью, то разлеталось в стороны каменными брызгами, когда ядра разбивали збаражские стены.

Его вернули в киевский январь выстрелы пушек, которые доносились со стороны высокого вала. Богдан слегка вздрогнул. Впервые за минувший год он слышал, что пушки стреляют холостыми зарядами, а не посылают чугунные ядра в сторону его войска.

А толпа все приветствовала своего героя. И он, тот, кого волею судьбы забросило в ее объятия, полюбил ее всей душой, и она отвечала ему взаимностью, потому что теперь они друг без друга просто не могли существовать. Но чем ближе любовники, тем больше у них сокровенных тайн друг от друга. Он, Теодор, Богдан, Зиновий, все время приходил к ней, прячась под чужим именем, пытаясь скрыть от нее великую свою тайну. Тайну, которую знал о себе только он один – он трус, хотя война и убийство на поле боя давно уже стали его работой. Еще тогда – когда отец его, сотник Михал, шутливо перевел католическое имя на казацкий язык и потянул его, молодого хлопца, в турецкий поход, – еще тогда Богдан понял, что не хочет перечить отцу, но другого серьезного дела, кроме войны, ему не сыскать. Он боится войны, но еще больше боится одиночества и позора, потому что на вопрос отца: «А не хочешь ли, сынку, достать турка саблей?» – ответ мог быть только один. И Богдан ответил так, как хотел услышать батько. И тогда, взяв слова своего сына, Михал замотал их вместе с люлькой в платок, а потом спрятал его на груди. И всякий раз, когда старый доставал чубук, чтобы запалить табаку, он любовался ответом своего сына так, как придворные польского короля глядят на портреты своих любовниц, нарисованные лаковыми красками на обратной стороне золотых монет. А потом Михал с сыном сами стали придворными совсем другого короля, турецкого. Два года спустя после того, как выехали они со своего хутора на Сечь, их привели в цепях ко двору Османа Второго, Молодого Османа, как называли его янычары. Богдан лишь мельком видел этого подростка, юного правителя половины мира. Осман Второй стоял на ступенях Голубой мечети и что-то оживленно рассказывал своему наставнику Давут-паше, а тот лишь улыбался в свои длинные усы. Колонну рабов – поляков, украинцев, валахов – провели перед самой мечетью, видимо, янычары хотели похвастаться столь богатой и столь несложной добычей, а молодой бусурманский царь не замечал этого триумфа и все рассказывал и рассказывал Давуту какую-то историю. И сам раскачивался из стороны в сторону, словно корабельная мачта на ветру.

1 ... 32 33 34 35 36 37 38 39 40 ... 73
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?