– Это долгая история.

– А нам предстоит долгая ночь.

– Вы помните день розыгрыша Золотого Кубка в Челтенхеме? – спросил я.

– Его трудно забыть.

– Хью Уокера убили за какие-то дела, связанные с махинациями на скачках. Но убийство – уж слишком сильная реакция на мелкое мошенничество с лошадьми. И, по-моему, причины куда серьезнее.

– Как ты можешь быть уверен, что убийство связано с махинациями на скачках? – усомнился Чарлз.

– Потому что Хью оставил перед смертью два сообщения на моем лондонском автоответчике и чистосердечно признался в них. Он опасался, что кто-то может его убить, если он не сделает все, как ему сказали.

– А я полагал, что Хью убил Билл Бартон за шашни с его женой.

Я удивленно поднял брови. Значит, до Чарлза дошли слухи из мира скачек, и он решил их озвучить.

– Мне так говорили, – добавил он, сознательно использовав этот характерный оборот.

– Видите ли, – пояснил я, – по-моему, убийство Хью Уокера было заранее подготовлено. А Билл Бартон не верил, как вы сейчас выразились, в шашни Хью с его женой. Не верил в них вплоть до первого забега в тот роковой день. Билл не мог каким-то чудом раздобыть себе оружие прямо из воздуха. Хью действительно оставил первое сообщение на моем автоответчике до того, как Биллу намекнули о любовной связи Уокера с его Кэйт. Нет, Хью вовсе не боялся, что его убьет Билл. Так что давайте отбросим удобный вывод об убийстве из ревности.

– Но я сам видел, как Бартон разозлился и устроил Уокеру скандал из-за победы Подсвечника.

– Нет, все было не так. Он разозлился, узнав, что сплетни верны и Кэйт уже давно изменяет ему с Хью.

– О, – Чарлз подошел к подносу с напитками и налил еще две полные рюмки виски. Нам и впрямь предстояла долгая ночь.

Я продолжил:

– И Билла Бартона тоже убили. Я в этом уверен. Все было замаскировано под самоубийство, но его убили.

– Но полиция сочла его гибель самоубийством, и так думает чуть ли не каждый на скачках.

– Я сделал максимум возможного, чтобы посеять сомнения в правдивости подобной теории. Вот почему избили Марину. А мне передали сообщение. Могу его процитировать: «Бросьте расследование. Не лезьте не в свое дело, перестаньте совать свой нос в обстоятельства гибели Хью и позвольте Биллу добровольно свести счеты с жизнью».

– Итак, дело закроют, а виновные останутся на свободе.

– Все правильно, – подтвердил я.

– Ну, а ты? – Что я?

– Ты намерен перестать совать свой нос в обстоятельства гибели Хью?

– Не знаю.

Я отпил большой глоток «Гленморанджи», отличного виски десятилетней давности, и дал возможность крепкой золотистой жидкости с легким трепетом заструиться по телу. Это была своего рода прелюдия к уютному теплу, которое вскоре проникнет в каждую клетку моего существа. Я понял, что целый день почти ничего не ел, а выпивка на пустой желудок – верный путь к похмелью. Но стоит ли беспокоиться?

– В прошлом никто не мог тебя остановить.

– Да, так было, – согласился я. – Но теперь все изменилось.

Избив Марину, они нарушили правила.

– Полагаю, что, избив тебя, они бы их не нарушили?

– Что же… да. Вы не ошиблись. Мне известно, какую боль я способен выдержать. Я привык себя контролировать, даже когда сам того не сознаю. – После короткой паузы я продолжил: – Вы помните время, когда я чуть не дрогнул от напора этой лавины зла? Когда меня и Чико приковали цепями в сарае и хотели содрать с нас кожу? Спалить заживо?

Он кивнул, Чарлз видел, как после травмы на ипподроме мне искалечили руку и я превратился в инвалида.

– Это сделали, решив остановить мои расследования. Во всяком случае, они думали, что я остановлюсь, отойду от дел и спрячусь в кусты. Оттого и предупредили. Но не поняли – я продолжу охоту за ними и приложу еще больше сил из-за их попыток мне помешать. Уверен – ничто, кроме убийства, меня не остановит, когда правда на моей стороне.

– Разве какой-то негодяй не угрожал сломать тебе правую руку, если ты не перестанешь его преследовать?

– Да. – Я вновь помедлил.

И вспомнил парализующий страх, абсолютный ужас, охвативший меня при мысли о потере второй руки. В какую бездну едва не рухнула тогда моя воля. Вспомнил, как я боролся, заново выстраивая свою жизнь и накапливая силы, необходимые для простого повседневного существования. Пот выступил у меня на лбу. Я слишком хорошо это помнил.

– Но ты и тогда не остановился.

«Нет, – подумал я, – хотя в тот момент был готов капитулировать и моя решимость ослабела».

– Мог бы, – прохрипел я. Мой язык, казалось, прилип к гортани.

– А несколько ударов по лицу тебя и подавно не остановят.

– Но по лицу ударили не меня. И не у меня сейчас болят ушибы.

Я принял решение, начал действовать, а больно стало другому человеку. Женщине, которую я люблю. Вот что я не могу пережить.

– Расстрел заложников не сломил волю участников французского движения Сопротивления. Они, как и прежде, убивали немцев, – многозначительно произнес Чарлз.

– Они бы прекратили борьбу, окажись в заложниках их близкие.

Мы легли спать после двух часов ночи. К тому времени объемистая бутылка была осушена до последней капли и я, неуспевший пообедать, заметно опьянел.

Проскользнув в кровать, я лег рядом с Мариной и поцеловал ее сонную. Как же я мог, зная о последствиях, подвергать опасности самое дорогое мне существо? Но мог ли я в то же время избежать риска? Внезапно, впервые после этого броска в неизвестность, я почувствовал себя уязвимым. Беззащитным перед синдромом угрозы. «Мы расправимся не с тобой, а с твоей девушкой». Что нас ждет в будущем? Как я смогу продолжать? Как мне действовать, если начну поминутно опасаться за Марину? А ведь «они» не оставят ее в покое.

Я мысленно прокручивал эту дилемму, но в голове у меня шумело от виски. Никакого решения я не принял и наконец погрузился в тяжелый сон.

Неудивительно, что проснулся я с головной болью. Моя вина и ничья больше.

Да и от вида Марины голова тоже могла разболеться. Как я и предполагал, ее лицо выглядело хуже, чем прошлым вечером. И при дневном свете с этим ничего нельзя было поделать.

У гигантской панды белые глаза на черной морде. А у Марины все оказалось наоборот. Однако кожа вокруг ее глаз не только потемнела, но пожелтела и покраснела. Ее левый глаз налился кровью, а пластырь над швом у брови придавал лицу зловещее выражение. Она походила на беженку из фильма ужасов. Но ее раны были настоящими, а не мастерской работой гримера на киносъемке.

Марина села на кровати и посмотрела в зеркало в распахнутой двери гардероба, повернутой как раз под нужным углом.