и сына принесло еще больше волнений, чем в прошлом году в Нонанкуре: никто не знал, увидятся ли они снова. Архиепископ Вальтер уехал вместе с Алиенорой, но в последнее утро отвел меня в сторону и напомнил о епитимье. После этого меня несколько ночей преследовали сны о Генри.

Завершением погрузки король руководил лично. Рыцарских коней, как ронси, так и дестрие, держали на берегу до самого конца. Как бы их ни выучивали, замкнутое пространство и путешествие по морю лошади переносят плохо. Скакунов заманивали на борт, затем каждого заводили в отдельное стойло и привязывали ему голову. Под животом пропускали широкий парусиновый ремень, чтобы животное не упало во время качки. Ричард сам погрузил Урагана, и я, воспользовавшись случаем, повел по сходне Поммерса. Мне не хотелось оставлять его, но Рис вызвался быть на корабле и приглядывать за всеми моими конями, поэтому я не слишком беспокоился.

Я также видел, как грузили последние дромоны, низко осевшие в воде под тяжестью припасов: бочек с водой, соленой свининой и говядиной, мешков с мукой, солью, орехами, сушеными фруктами. В трюмах нашлось место для бочонков с вином, кувшинов с медом и целебными настоями, одеял и палаток. Были закуплены паруса, весла, канаты и запасные рули. Заносили тысячи стрел, вместе с дополнительными древками для луков и ложами для арбалетов. Камни для метательных машин служили балластом, сами же эти орудия разбирались на части и складывались под палубой. Даже башню Матегрифон разъяли для перевозки.

Жители Мессины радовались нашему уходу. Многие, наверное, посылали вслед нам проклятия, но так, чтобы мы не слышали. Да нам и не было до них дела. «С глаз долой — из сердца вон», — гласит любимая поговорка моего отца. Мы отплыли из города на юг, подгоняемые попутным ветром, красные с золотом знамена Ричарда реяли на мачтах. Берега пролива расступались по мере того, как Сицилия и Италия отдалялись друг от друга.

— Великолепное зрелище, — сказал Ричард, стоя на палубе галеры, когда мы вышли в открытое море.

Все пространство до горизонта было покрыто кораблями — их насчитывалось более двухсот. Три четверти составляли дромоны и большие грузовые суда, пузатые чудовища, тяжело покачивавшиеся на волнах. Кроме них, были еще быстроходные галеры с развешанными вдоль бортов яркими щитами и вымпелами на мачтах — сторожевые псы, охраняющие стадо от врагов.

— Воистину так, сир.

Я пытался высмотреть дромон, на котором плыли Беренгария и Джоанна, но безуспешно. К моему огорчению, Ричард решил, что женщинам будет безопаснее на борту более тихоходного и надежного судна, а наша галера низко сидела в воде.

— Самое крупное войско из тех, что собирали английские короли. Семнадцать тысяч солдат и моряков. Клянусь, солнце никогда не восходило над таким могучим флотом, — продолжил Ричард.

Впечатляющее количество. Я подумал о Кайрлинне и о шести десятках воинов, которые мог выставить мой отец.

— Бог даст, этого хватит.

Ричард произнес эти слова так, что я посмотрел на него. Самый решительный из известных мне людей, он был склонен действовать стремительно. А теперь выглядел тихим и задумчивым.

— Вас что-то тревожит, сир?

Накануне отплытия из Утремера прибыл гонец, поведавший нам об отчаянном положении войск, осаждавших Акру.

Король взглянул на меня:

— Трудно в это поверить, да? Люди вступают в драку за мясо издыхающих лошадей, пожирая все, вплоть до потрохов.

Я покачал головой, пытаясь представить, насколько нужно проголодаться, чтобы есть траву.

— Мы способны помочь этим беднягам только одним способом — прибыв к ним как можно скорее. Жаль, что мы не могли отплыть раньше, но тут уж ничего не поделаешь.

— А Филипп, сир? Он вас заботит?

Улыбка.

— Нет, только не этот мошенник.

— Саладин и его мамлюки?

— К ним я отношусь с опаской, это верно. Но что меня на самом деле пугает, так это страна.

— Солнце и жара, сир?

Меня страшил палящий зной.

— Да, они. А еще недостаток воды. Постараемся идти вдоль берега, но самая трудная задача — достичь Иерусалима.

Он впал в задумчивое молчание, которое я, также обеспокоенный, предпочел не нарушать.

Надежда на то, что путешествие будет быстрым и спокойным, оказалась напрасной. На второй день мы заштилели, а на третий, в Страстную пятницу, налетел шторм. Строй флота рассыпался, корабли разделились. Громадные валы накатывались на нас, от непрестанного скрипа корабельных остовов становилось жутко. Меня в жизни так не тошнило. Позже говорили, что матросы не раз опускали руки, оставляя нас на произвол волн. Слава Богу и всем его святым, что мы не утонули. Ричард принял превосходное решение поместить в фонарь на носу галеры огромную свечу, чтобы ночью суда держались вместе. Всякий раз, как волны немного успокаивались, мы ложились в дрейф, давая отставшим подтянуться.

Долгожданная перемена погоды застала нас на якоре близ Крита вечером семнадцатого апреля. Темнота не позволяла понять, сколько судов смогли укрыться в бухте. Главной нашей заботой был дромон с Беренгарией и Джоанной, который в последний раз видели три дня назад. Ричард сходил с ума от беспокойства, хотя тщательно скрывал это. Он заявил, что следует дождаться наступления дня. Я тоже переживал и спал плохо, хотя и жутко вымотался.

Поднявшись на заре, я мерил шагами палубу, все еще чувствуя тошноту, и считал корабли, стоявшие неподвижно вместе с нашим. Выходило двадцать с чем-то, и дромона среди них не было. Беспокойство, преследовавшее меня всю ночь, нахлынуло с новой силой. Когда появился Рис, с улыбкой до ушей и караваем свежеиспеченного хлеба, наверняка украденным, я отмахнулся — к горлу снова подкатил ком. Я стоял у борта, снова и снова пересчитывая суда, и говорил себе, что корабль Беренгарии и Джоанны либо проскочил мимо Крита, либо сбился с пути. Он вот-вот появится, если не с теми двумя галерами, что виднелись на горизонте, то с другими отставшими судами, которые подойдут в течение дня.

Этого не случилось, и тревога моя усилилась. Ричард тоже был озабочен, но решил, что медлить не стоит и искать пропавшие корабли тоже.

— Мы можем бороздить море недели напролет и не найти их, — мрачно сказал он мне. — Они встретят нас у Родоса, а если нет, то у Кипра.

Он распорядился отправить послание в Утремер — сообщить христианам под Акрой, что мы задерживаемся. Затем король погрузился в угрюмое молчание, которое никто не осмеливался нарушить. На вопросы он отвечал односложно, «да» или «нет», и люди между собой стали называть его старым прозвищем «Oc e non»[14].

Мы пережили трудный день, сражаясь с сильными волнами и ветром, чтобы добраться до