— Заповедь! Не забудь про заповедь!

Малыш с горящими глазами бежал прямо на Акелу, раскрыв руки, словно для объятия. Белый порошок так и сыпался с него. Акела проснулся от собственного крика. Он уже поднял руку, чтобы отряхнуть с себя порошок ДДТ, но вовремя вспомнил, что сидит в поезде, направляющемся в Уэно. Положив голову ему на грудь, мирно спал не тот жуткий малыш, а Маугли. Оба они сидели на полу в тамбуре. И этот поезд опять был битком набит. Может быть, как раз потому, что это был ночной поезд дальнего следования, в нём было много пассажиров с большим багажом. Чемоданы, тюки и баулы, которые нельзя было запихнуть на полки, загромождали проход, и теперь на каждой остановке в вагоне начиналась суетливая возня. Акела и Маугли с самого начала решили внутрь вагона не идти и остались в тамбуре. Там и туалет был поблизости, и всегда можно было при желании сойти с поезда.

Акела явно простудился. Ему было стыдно за себя. Вон, маленький лягушонок Маугли — и тот ему сочувствует. Если уж он так расклеился, то, видно, пора отказываться от гордого имени Акела, — думал он, невольно приходя в уныние. Маугли накрыл Акелу, уже укутанного в газетную бумагу, своими газетными листами, замотал ему голову полотенцем, потрогал его лоб ладонью, растёр ноги и руки. Потом вместо колыбельной стал напевать модные песенки вроде «Если ветер сильно дует, скоро дождь пойдёт…» и ещё разные свои школьные церковные песнопения вроде «Настрадались мы во мраке — дети Евы, мы пойдём за спасительным огнём…»

Под это мурлыканье Акела, сам того не заметив, заснул. Наверное, у него поднялась температура. Всё тело отяжелело, глаз было не разлепить. Но и с открытыми глазами он не мог отчётливо различить контуры предметов. Какая уж там Сибирь! Даже до Аомори они доехать не смогли. Если бы не вымокли тогда под дождём, наверное, ничего этого и не приключилось бы, никакой болезни, — рассуждал про себя Акела. Это он мысленно обращался к тому четырёхлетнему малышу, что спал как ни в чём не бывало зимой на кладбище. И ещё к отцу, который безмолвно сидел рядом.

Маугли спал, уткнувшись головой Акеле в грудь и живот, а руками почти обхватив его за шею. Наверное, он, Маугли, измучился от своего поноса. Понос очень изнуряет. Хорошо хоть, что не дизентерия. Наверное, тот малыш от дизентерии и умер. Либо от дизентерии, либо от тифа, либо ещё от какой-то заразной болезни. Тот мальчишка с бритой головой и вечно воспалёнными глазами. Там, в детском доме, они подружились, но тут малыш умер от какой-то инфекционной болезни. «Заповедь! Не забывай заповедь!» — звучал в ушах у Акелы голос явившегося ему во сне мальчугана.

Акела смутно припоминал сквозь сон. Вроде бы тогда ещё кто-то умер. Трое или четверо. Сам Акела тогда такими вещами особо не интересовался, и об этих событиях у него осталось даже меньше воспоминаний, чем о жизни на кладбище. Может, ещё и потому, что сам он тогда не вылезал из болезней. Не он один, все ребята у них в детском доме были слабенькие. На лицо надевали вместо профилактической маски лоскуты грязной марли, в которую был завёрнут лук. И воспитательницы делали то же самое. Маску старались никогда не снимать. Акела, бывало, радовался, когда видел, как кровь сочится из трещинок на покрасневших руках у воспитательницы, сестрицы Кадзу. Совсем как у меня! Кадзу кивала с непроницаемым лицом. Когда кто-нибудь умирал, сестрица Тоё со слезами бросалась в объятия к «матушке». Видя это, и Акела порой тоже пытался броситься в объятия воспитательнице. Он просто подражал, но из глаз начинали литься настоящие слёзы. Оттого Акела прослыл в детском доме чувствительным и мягкосердечным ребёнком. «Куда они все деваются, когда умирают? — бормотала себе под нос Тоё. — Всё равно ведь придётся умирать когда-нибудь. Лучше было бы помереть тогда, вместе с папой и мамой. Если б я тогда померла, не осталась бы одна. И почему только они должны умирать в одиночестве, эти малыши, которые даже имени своего не знают?..»

Поезд притормозил и остановился на очередной станции. До слуха донеслось название станции, которое объявляли по репродуктору: «Ямагата! Ямагата!»

Человек десять вышло на станции, а в вагон, отталкивая друг друга, ввалилось человек десять новых пассажиров с тюками и баулами. Мерзкие дикие обезьяны скалили зубы, хватали друг друга за грудки, пихались, бранились, протискиваясь в вагон. От этого шума Маугли проснулся и сел.

— Ой, как есть хочется! Что, уже утро?

— Да какое там утро! Вон, на улице ещё темным-темно.

Напиравшая толпа пассажиров уже вплотную пододвинулась к ним в тамбуре. Акела через силу тоже присел и обнял Маугли за плечи.

— Ну что за гвалт! Пищат, орут как резаные, напирают…

Он вытащил из кармана часики и посмотрел, сколько времени.

— Оказывается, уже полдесятого. Да, перехватить чего-нибудь не мешает. Это хорошо, что аппетит не пропал. Только сейчас бэнто не купишь — надо подождать, пока эта суета уляжется.

Кто-то из пассажиров вскрикнул, заплакал ребёнок. Народу набилось столько, что яблоку было негде упасть. А снаружи всё лезли и лезли новые пассажиры — конца им не было. Маугли, зажатый со всех сторон толпой, тихонько шепнул:

— Да ладно, можно и не есть… А где мы?

— Вот чудеса! Кажись, опять в Ямагате, — с усмешкой ответил Акела.

— В Ямагате? Это где мы утром ели лапшу по-китайски? Так что, наш поезд едет обратно в Токио, что ли?

— Ну, вроде того… Но это неважно. Мы ведь можем выйти по дороге. Это мы просто время коротаем в поезде, пока дождь идёт…

Оставаться в битком набитом тамбуре становилось всё сложнее. Сидя, скрючившись на полу, они как могли сгорбились, поджали ноги и лицом к лицу уткнулись головами в колени. Из открытой двери задувал холодный ветер с дождём. Многие пассажиры вокруг были в промокшей одежде. От них несло сыростью.

— Придётся пока так и сидеть, — буркнул Акела.

Маугли сонно ответил:

— А я привык: в утреннем трамвае всегда такая давка. Это ещё ничего — хоть сидеть можно.

Со всех сторон на них напирали чьи-то спины, руки и ноги. Акела изо всех сил упёрся в человеческую массу обеими руками. На него так и наваливались спины сидевших впереди мужчин. Каждый раз, когда эти спины пододвигались к ним вплотную, Акела вместе с Маугли отталкивал их ногами.

Прозвучал звонок к отправлению, и поезд наконец тронулся. Маугли снова уткнулся лицом в колени и тяжело вздохнул. Вспоминается, как однажды в переполненном трамвае, которым она ездила в школу, вдруг откуда ни возьмись просовывается чья-то ручища, залезает ей под юбку и начинает там шарить. Рука извивается и лапает; так, наверное, и делает обычно маньяк, убивающий девочек. Потом вдруг ей в трусики пытаются запихнуть что-то тёплое… Если так и стоять, того и гляди убьёт! Маугли извивается всем телом, вырывается, наступив мужчине на ногу, и отодвигается подальше от того места. За что же он её хотел убить, да ещё таким странным способом? Неужели только за то, что она девочка? И откуда только берутся в мире такие мужчины? Если есть какой-то другой мир, хорошо бы туда убежать. Но сейчас на ней надеты брюки и она уже стала мальчиком, так что можно больше о таких страшных вещах не думать. Маугли всегда переживала из-за того, что уродилась девчонкой, и теперь, перевоплотившись в мальчика, не испытывала по этому поводу ни недовольства, ни беспокойства. Ей вполне нравилось всё, что придумывал Акела. Может быть, Акеле как раз не нравилось, что она девчонка.