сам он не мог бы так легко и свободно обращаться к соседке. Когда Эля случайно толкнула его руку, он поспешно убрал ее с подлокотника, отодвинулся, насколько было возможно, и сидел не шевелясь.

Что происходило на экране, Алексей сначала не понимал. Потом еще раз выругал себя, перестал напряженно прислушиваться к шепоту Евгения и ответам Эли и стал внимательно, даже чересчур внимательно, смотреть фильм.

МЕХАНИК ВОЛНУЕТСЯ

В кабинете штурманской подготовки ждали командира эскадрильи. Он почему-то задерживался.

Большинство офицеров прислушивалось к тому, что рассказывал признанный остряк, смуглый, смахивающий на цыгана старший лейтенант Полевой.

— …А вот еще. Зашел только что назначенный на должность майор, заместитель по летной подготовке, в казарму. И надо же было ему заметить, что у входа плакат висит косо, другой плакат весь в пыли, выцветший. «А ну, дневальный, зови замполита!» — приказал он. Тогда еще были замполиты в эскадрильях. «Заместитель по политической части, на выход!» — кричит дневальный. Тот выбегает. Майор, злой, хмурый, приложил руку к головному убору: «Майор Жеребцов!» Замполит вытянулся, представляется: «Капитан Кобылкин!» Майор вытаращил глаза: «Ты… ты что мне, шутишь?..»

Нарастающий смех покрыл последние слова. Ладилов смеялся вместе со всеми. Коноплин от шума только досадливо морщился. Он сидел в стороне от других, пытаясь использовать свободное время, чтобы дописать статью для газеты на довольно избитую тему: «Особенности ориентировки экипажа ночью в летних условиях». Тему ему навязал корреспондент газеты. Если обещал, поддался уговорам — надо сделать.

— …Прилетает начальник авиации, по нашему — главком, — это в старину было, в году двадцать каком-то, — продолжал рассказывать Полевой. — Лето, жарко, пыль. Его ждут в училище, а он увидел душ, зашел. Никого нет. Разделся, намылился. А тут появляется банщик или сторож. «Такой-сякой, уж успел намылиться! Без спросу! Я тебя!.. Геть отсюдова!» Главком смеется. «Ты мне еще смеяться?» И банщик выгнал его из душа в чем мать родила, намыленного. Метлой выгнал. Вернулся в душевую, увидел ромбы на петлицах гимнастерки, много ромбов, и…

— Чего, чего? — переспросил кто-то.

— Сокрушался старик очень. Обидно, говорит, главкома не узнал, хоть и голого.

«…Со средних высот ночью дороги выделяются своим бурым, точнее, серым цветом на фоне пашен, лесов, более темных…»

«Черт, не получается! — злился Коноплин. — Ну и тема!»

Он не заметил, как подошел Ладилов.

— Мучаешься? Брось! Кто ту статью читать будет? А для одной известности не стоит писать.

— Брошу, — угрюмо ответил Коноплин. — Есть темы лучше. Выберу и сам напишу. Например: об особенностях ориентировки над пустыней.

— А какие у нас пустыни? — удивился Ладилов.

— Такие. Ты что же, думаешь, мы должны учиться летать только над нашим районом? Знать только наши условия? А для чего числишься военным летчиком?

— Ну, в Сахару мы же не полетим!

— Вероятно. А знать надо любые условия.

Ладилов ничего на это не ответил. Он тут же переменил тему разговора:

— Как ты думаешь, а она придет сегодня на пляж?

Коноплин помедлил. Ему совсем не хотелось отвечать на вопрос.

— По-моему, придет. Она колебалась, правда…

Он был рад, что вошел командир эскадрильи и разговор прекратился.

После короткого совещания летный состав выехал на аэродром. Здесь Ладилов не проявил особого интереса к самолету.

— Наш техник опытный. Волка съел, — заявил он, забывая, что не раз уже повторял эту фразу. — Сам знает, что надо осмотреть. Я уверен. И механик у нас по опыту — тоже техник. Итого — целых два! Да и Новиков — стрелок-радист молодой, а опыт уже имеет.

Он походил у самолета, потом улегся неподалеку в густую траву и задремал.

Техник-лейтенант Воронков, морщинистый — ему шел уже четвертый десяток — коренастый, весь пропахший смесью масла и горючего, был мастером своего дела. Об этом знали все. Коноплин заметил, что техник сегодня не в настроении. Воронков, обычно молчаливый, сдержанный, сейчас явно нервничал, нередко покрикивал на Засядько, механика, совсем молодого паренька, розовощекого, голубоглазого, с белобрысыми, совсем выцветшими бровями и такого же цвета волосами.

Коноплин из кабины услышал, как техник, чего с ним никогда не бывало, со злостью выругался.

— Что там случилось, Воронков? — спросил он.

Техник промолчал.

— Неполадки какие?

— Да, — не совсем вежливым тоном сказал техник. — Этого чертушку учу, учу магнитной и цветной дефектоскопии, а он ни бум-бум. Домой хочется. Не понимает.

— Что-что?

— Домой, говорю, собрался.

Алексей выпрыгнул из кабины, поговорил с техником. Оказалось, Воронков расстроен неспроста. И механик тоже. Механику Засядько за хорошую работу командир эскадрильи обещал внеочередной отпуск. Он написал об этом на родину, где у него осталась мать с тремя братишками мал-мала меньше. Родственники ждали его приезда.

Техник на отпуск соглашался. Но когда механик обратился к командиру экипажа с рапортом, тот рапорт не подписал.

— Лето. Сейчас нельзя. Осенью поедет в отпуск, — заявил Ладилов.

У механика теперь все валилось из рук.

Алексей закончил проверку приборов, подошел к Евгению, сел рядом на траву.

— Соня, вставай!

— Что, уже пора? — вскочил Ладилов.

— Пора. Давно пора разрешить отпуск Засядько. Волнуется парень.

Евгений потянулся, недовольно произнес:

— А что ему спешить? Сейчас полетов много. Осенью и поедет.

— Нет, уж если в приказе объявили, лучше отпуск ему дать сейчас.

Они поспорили. Летчику хотелось настоять на своем, хотя он понимал, что отпустить механика самолета они могли бы. В конце концов согласился со штурманом.

— Ладно, подпишу рапорт. А на реку нам еще не время?

— Да. Экипажи уже заканчивают работу, можно уходить. Но я не могу. Девиацию[1] придется устранять. Компаса что-то врут.

— Вот тебе на! А завтра компасами заняться не можешь?

— Нет, Иди сам. Эля уже ждет, наверное.

Евгений охотно согласился:

— Что ж, может, успеешь еще подойти к нам?

— Едва ли. В другой раз, — скупо ответил Алексей и направился к самолету.

Неплохо побыть на реке, где их ждала девушка. Но лучше уж не ходить. Лучше, если его не будет там. Что ему на реке делать? Слушать, как Евгений будет развлекать Элю? А самому молчать? Нет, ему там не место.

Коноплин допоздна упорно возился с компасами. Когда пришел в гостиницу, сразу же лег спать. Он слышал, как открывал дверь Ладилов, слышал его вопрос: «Лешка, не спишь?» Штурман промолчал, притворился спящим.

ВЕЧЕРОМ

Прошла неделя. Полетов не было. Коноплин после окончания рабочего дня много времени проводил в читальном зале библиотеки.

Библиотекарша Клавочка, давняя знакомая Алексея, черненькая, худенькая, с неправильными чертами лица, которые скрашивались темными мечтательными глазами, удивлялась: зачем сидеть здесь, когда книгу можно взять домой и там на свободе читать сколько угодно?

Алексею читалось плохо. Ему очень хотелось побродить по