— Мы с тобой, Нечаев, товарищи по партии, а ты со мной обращаешься как с какой-то контрой! Я все-таки пока еще живой человек, мог бы лечить и поласковее!

Еще окончательно не пришедший в себя после трепки фельдшер диковато глянул в мою сторону и виновато ответил:

— Я же говорил, ехайте в губернию, медицина — занятие умственное, а я больше интересуюсь политическим моментом. И как тебя, товарищ Опухтин, умудрило так пораниться?

— На реквизицию ездили, — недовольно ответил он, — одного недобитого пощипали, да милицейский Петров польстился себе все забрать. Навел на нас отца с братом, они троих наших товарищей погубили, а меня вот эти товарищи спасли, — показал он в нашу сторону.

— Много взяли? — не очень заинтересовавшись судьбой милиционера Петрова, спросил фельдшер.

— Нет, одну мелочь. Мы этого буржуя уже третий раз трясем, брать оказалось особо нечего.

— Чего же тогда Петров польстился? — задал резонный вопрос Нечаев.

Опухтин посмотрел на него прямым, очень честным взглядом и пожал плечами:

— Я почем знаю, если тебе интересно, у него и спрашивай.

— А где реквизированное? — задал новый вопрос фельдшер.

— Сдали в Уком, — не моргнув глазом, соврал Илья Ильич.

— Ты что, раненый сдавать возил?

— А как же иначе, там же было революционное достояние!

— А! — протянул фельдшер. — Ну, а с Петровым что? Сбежал?

— Вроде того, — опять ушел от прямого ответа Опухтин. — Я без сознания был, не помню,

— Ну ладно, выздоравливайте, — пожелал нам Нечаев и отправился по своим делам.

— Боитесь товарища? — спросил я, когда мы остались одни.

— Не то, что боюсь, но береженого и бог бережет. Ценности и вправду пустячные, а уже семь душ за них к генералу Духонину отправилось.

— Какие семь? Три бандита и ваших трое — получается шесть, — пересчитал я.

— Седьмой — один перерожденец из бывших наших, — неохотно сказал Илья Ильич. — Когда проводили реквизицию, он так в свое добро вцепился, что один из наших, товарищ Швец, его милиционера Петрова брат потом заколол, не выдержал и пулю на него истратил.

Даша, не вмешиваясь в разговор, следила за моей реакцией. Я никак не отреагировал на рассказ о нервном поведение покойного товарища Швеца, но уже пожалел, что невольно вмешался в разборки местных товарищей и не дал им перебить друг друга. Лечить Опухтина я тоже раздумал.

— И кого вы реквизировали? — спросила тогда Ордынцева.

Илья Ильич, опять демонстрируя свой не совсем искренний характер, напустил на себя вид кристально честного человека и соврал:

— Бывшего жандармского полковника, палача трудового народа.

— Откуда у вас здесь взялся полковник? Вы же только что сказали, что это ваш бывший товарищ? — деланно удивился я.

Опухтин задумчиво посмотрел на нас, соображая, как ловчее соврать, и не нашел ничего умнее, чем все свалить на свергнутый царствующий дом:

— Он был агентом Романовых, подосланный сюда царскими генералами. Мы сперва думали, что он наш товарищ, а потом узнали, что он жандармский полковник.

— И что вы у него реквизировали? — прицепился я к коммунисту.

— Да так, ерунду какую-то, три ложки и медное колечко.

— Ложки-то золотые или серебряные?

Мне показалось, что сначала Илья Ильич хотел сказать: «деревянные», даже открыл рот, но понял, что это явный перебор, и сознался:

— Оловянные.

— А где они, — не отставал я. — Очень любопытно взглянуть, что это за ложки такие, из-за которых погибло столько людей!

— Так я сдал, — начал говорить Опухтин, но вспомнил, что мы в курсе дела о его передвижениях, и вариант со сдачей в Уком не пройдет, грустно договорил: — Так я по дороге все потерял.

— По какой дороге?

— Когда мы сюда ехали, слышу, что-то звякнуло. Смотрю, а это узелок с реквизированным упал на дорогу. Хотел попросить остановить лошадей, да смотрю, ты, товарищ, сам плох. Ладно, думаю, пусть, кому они нужны.

— Ясно, — сказал я, окончательно теряя интерес и уважение к Опухтину. — Товарищ Ордынцева, помоги мне повернуться на здоровый бок.

С ее активной помощью я умостился так, чтобы можно было начать самолечение. Начал водить руками над раной. После перевязки она беспокоила меньше, да и боль стала не острой, а тупой, какой-то внутренней. От силового поля ее снова задергало, и через пару минут я уже почти терял сознание.

Опухтина мое занятие заинтриговало, и он тихонько спросил у Даши, что я делаю. Та сама толком не понимала мой способ лечения и пожала плечами Меня спрашивать было бесполезно, я не то был в беспамятстве, не то уснул. В таком состоянии пробыл около получаса, но когда в голове прояснилось, чувствовал себя значительно лучше. Ордынцевой в палате уже не было, а Илья Ильич спал. Лежал он на спине, как-то по петушиному подняв вверх нос, и испускал затейливые рулады. Я диагностировал себя, состояние было вполне приличное. Во всяком случае, я уже мог встать.

Пока мне никто не мешал, резонно было продолжить лечение, чем я и занялся. Как обычно, вскоре начала наваливаться слабость, зазвенело в ушах, но выдержать удалось почти пятнадцать минут. Окончив сеанс, я спокойно заснул и проспал до того момента, когда меня разбудили громкие голоса. На улице было уже темно, палату освещала закопченная керосиновая лампа, и не сразу удалось рассмотреть трех гостей, которые тесно обступили ложе Опухтина. Илью Ильича заслонял широким задом какой-то человек, говоривший громко, почти кричавший. Мне сначала не удавалось понять, о чем велись переговоры, но то, как тот дергался, наводило на самые неприятные мысли

— Ты н-не г-греби п-под с-себя, н-не г-греби, п-падла, — надрывался, заикаясь на каждом согласном звуке, широкий, — п-про р-революцию п-помни, к-которая т-тебя из г-говна в-вытащила!

— Не нужно, Гаврила, меня на понт брать! — довольно спокойно возразил Опухтин. — Мне твои крики по барабану, пускай комитет разбирается, кто нас под милицейского подставил! Ищите Петрова, с ним и разбирайтесь, а мое дело сторона!

— Г-где ц-ценности? — не отставал Гаврила. — К куда т-ты их, п-падла, с-спрятал?

Остальные двое пока молчали, не вмешиваясь в разговор. Широкий Гаврила, не разнообразя репертуар, продолжал нудно, с надрывом кричать, не столько, как мне показалось, возмущаясь, сколько демонстрируя возмущение. Я уже окончательно проснулся и на всякий случай, пока на меня не обратили внимания, вытащил из-под подушки наган и держал его в руке под одеялом. Провинциальные революционеры окончательно перестали вызывать у меня доверие.

— А ну-ка встань, товарищ Опухтин, — заговорил, наконец, еще один участник, невысокий мужчина в хорошей кожаной тужурке, скроенной на манер английского френча, пиджака с хлястиком и многими накладными карманами. — Пошли до нас в чрезвычайную комиссию, там во всем и разберемся.