Миссис Брэй тут же затараторила, пытаясь сменить тему разговора, но миссис Перри конечно же не смогла обойтись без выговора Жозефине.

– Как ты назвала маму, Жозефина?

– Я не понимаю, почему я не могу сходить в кино с Лилиан?

Казалось, что мама почла бы за благо закончить на этом разговор.

– Потому что ты должна учиться! Ты каждый день куда-нибудь ходишь, и твоему отцу это совсем не нравится.

– Вы оба сошли с ума! – заявила Жозефина и с жаром добавила: – Полнейший идиотизм! Наш папочка, наверное, просто маньяк. Скоро он начнет рвать на себе волосы и думать, что он Наполеон или что-то в этом роде.

– Нет! – рассмеялась миссис Брэй, в то время как миссис Перри начала краснеть от злости. – Хотя, может, она и права? Возможно, Джордж и сумасшедший – лично я уверена, что мой муж сошел с ума. Это все война!

Но на самом деле ей вовсе не было весело – она подумала, что Жозефину стоило бы выпороть розгами.

В разговоре прозвучало имя Энтони Харкера – ровесника старшей сестры Жозефины.

– Он восхитителен! – без всякого желания навязать свою точку зрения вмешалась в разговор Жозефина.

Она вовсе не была грубиянкой; она крайне редко переходила границы обычной светской беседы, хотя легко теряла беспечное расположение духа, встречаясь с какой-либо несправедливостью или глупостью со стороны собеседника.

– Он совершенно…

– Он пользуется большим успехом. Но лично я не вижу в нем ничего особенного. Он какой-то поверхностный.

– О, нет, мама! – сказала Жозефина. – Он вовсе не такой. Любой тебе скажет, что он – настоящая личность, не чета тем недотепам, которых хоть пруд пруди. Любая девушка была бы рада прибрать его к рукам. Я бы не раздумывая вышла за него замуж!

На самом деле она никогда не думала об этом раньше. Фраза предназначалась, вообще-то, для выражения ее чувств к Трэвису Де-Коппету. И вскоре, когда подали чай, она извинилась и ушла к себе в комнату.

Несмотря на то что дом был совсем новым, Перри вовсе не были нуворишами. Принадлежа к высшему чикагскому обществу (что предполагало весьма солидные доходы), они не выглядели невежами вроде тех, что вломились в высшее общество после 1914 года. Жозефина невольно стала одним из пионеров поколения, которому было суждено «отбиться от рук».

Она одевалась в своей комнате, собираясь пойти к Лилиан и думая время от времени то о Трэвисе Де-Коппете, то о том, как она вчера ехала домой с бала у Дэвидсонов. Трэвис носил под смокингом свободную накидку синего цвета, унаследованную им от какого-то старого дядюшки. Трэвис был высок, худощав, превосходно танцевал; его глаза часто описывались ровесницами противоположного пола как «очень глубокие и темные», хотя взрослые видели обыкновенные карие глаза, обведенные темными, похожими на синяки кругами. Область, их окружавшая, казалась то пурпурной, то коричневой, то малиновой; бросив мимолетный взгляд на Трэвиса, это было первым, что вы замечали, и – не считая ослепительно-белых зубов – последним. Как и Жозефина, он тоже был человеком нового типа. Хотя в Чикаго в те времена новым было все, в скобках, чтобы не потерять нити повествования, заметим: Жозефина была «новейшей из новых».

Одевшись, она спустилась вниз по лестнице и через приоткрытую дверь вышла на улицу. Стоял октябрь, деревья уже сбросили листву, и в спину ей дул суровый бриз. Она шла мимо холодных углов домов, мимо закоулков жилых кварталов, в которых прятался ветер. С этой поры и до начала апреля Чикаго становится городом, в котором жизнь прячется за стенами домов, где войти в дверь означает попасть в другой мир, потому что холод озера Мичиган всегда недружелюбен и не похож на настоящий северный холод; он служит лишь для того, чтобы акцентировать внимание на том, что внутри, а не снаружи. На улицах в это время не слышно музыки, там не наткнешься на влюбленных, и даже в благоприятное время года богатство, которое проезжает мимо в лимузинах, скорее раздражает, чем очаровывает тех, кто ходит по тротуарам. А внутри домов царит глубокая, полная тишина – или волнующий поющий шум, как будто те, кто живет внутри, все время заняты изобретением новых танцев. И все это – лишь часть того, что люди имеют в виду, произнося: «Наш Чикаго».

Жозефина собиралась встретиться со своей подругой Лилиан Хэммел, но посещение кинотеатра в их планы не входило. Если бы только матери знали, куда на самом деле собираются дочери, даже самый предосудительный, самый мрачный фильм показался бы им предпочтительней. Потому что девушки собрались на автопрогулку с Трэвисом Де-Коппетом и Говардом Пэйджем – и собирались уехать как можно дальше, чтобы успеть всласть нацеловаться. Все четверо вынашивали этот план еще с прошлого воскресенья, когда поездку пришлось отложить из-за неблагоприятных обстоятельств.

Трэвис и Говард уже ждали, олицетворяя собой готовность к действиям и безмолвно торопя девушек навстречу грядущему. Трэвис был одет в пальто с меховым воротником, в руках у него была трость с золотой рукояткой. Он полушутливо-полусерьезно поцеловал руку Жозефины, и Жозефина сказала ему «Здравствуй, Трэвис!» с теплотой политика, приветствующего электорат. Через минуту девушки уже обменивались новостями.

– Я видела его, – прошептала Лилиан, – только что!

– Честно?

Глаза обеих сверкнули.

– Не правда ли, он восхитителен? – сказала Жозефина. Все это относилось к двадцатидвухлетнему мистеру Энтони Харкеру, даже и не подозревавшему об их существовании, хотя Жозефину однажды представили ему в доме Перри как «младшую сестренку Констанции Перри».

– У него самый красивый в мире носик, – воскликнула Лилиан, неожиданно рассмеявшись.

Она нарисовала контур носика пальцем в воздухе, и обеим стало весело. Но Жозефина сразу же сделала серьезное лицо, потому что в проеме двери, выходившей в холл, показались темно-карие глаза Трэвиса, такие ясные, словно их создали накануне вечером.

– Ну же! – сказал он им с нетерпением.

Четверо молодых людей вышли на улицу, прошли нелегких пятьдесят шагов навстречу ветру и сели в машину Пэйджа. Все они были уверены в себе и точно знали, чего хотят. Две девушки сознательно не слушали своих родителей и, подобно солдату, бежавшему из неприятельского плена, не чувствовали никаких угрызений совести по этому поводу. На заднем сиденье Жозефина и Трэвис посмотрели друг на друга; она ждала, когда его лицо станет пунцовым от волнения.

– Смотри! – сказал он, достав билеты; его рука дрогнула. – До пяти утра! Варьете!

– Ах, Трэвис! – машинально воскликнула она, и впервые не получила никакого удовольствия от такого способа общения. Она взяла его за руку, удивляясь, что же с ней случилось.

Уже стемнело; он наклонился к ней, но она впервые от него отвернулась. Рассердившись, он напустил на себя циничный вид, кивнул головой и обеспокоенно отодвинулся от нее в дальний угол машины. Ему обязательно нужно было сохранить ту мрачную загадочность, которая заставляла ее его желать. Она заметила, что тайна появилась в его глазах и начала переползать на его лицо, грозя заполнить его целиком, но Жозефина никак не могла заставить себя думать только о нем. Романтическая загадка мира вдруг переместилась в другого мужчину.