Трэвис десять минут ждал ее капитуляции; затем вновь попытался ее поцеловать, и в это короткое мгновение она впервые подумала, что он некрасив. Этого было достаточно. Воображение и желания Жозефины могли работать лишь до определенного предела, по достижении которого ее начинала защищать присущая ей другая черта – импульсивность. Только что – совершенно неожиданно – она обнаружила в себе неприязнь к Трэвису, и ее голос наполнился глубокой печалью:

– Я слышала о том, что ты сказал вчера.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты сказал Эду Бементу, что остаешься на танцах допоздна лишь потому, что хочешь отвезти меня домой в своей машине.

– И кто же тебе об этом рассказал? – спросил он, не чувствуя за собой никакой вины.

– Сам Эд Бемент, и еще он сказал, что чуть не влепил тебе пощечину, когда это услышал! Он с трудом сдержался!

И вновь Трэвис удалился в дальний угол сиденья. Он принял этот инцидент за причину ее холодности, и в чем-то он был прав. По теории доктора Юнга бесчисленные мужские голоса, спорящие друг с другом в подсознании женщины, иногда говорят ее устами – по всей видимости, в этот момент устами Жозефины высказывался отсутствующий Эд Бемент.

– Я решила больше ни с кем не целоваться, иначе у меня не останется ничего, что я смогу подарить мужчине, которого полюблю по-настоящему.

– Чушь! – ответил Трэвис.

– Нет, это чистая правда. В Чикаго и так слишком много говорят обо мне. Мужчина не станет уважать девушку, которая позволяет себя целовать, когда бы ему этого ни захотелось! А я хочу, чтобы человек, за которого я когда-нибудь выйду замуж, меня уважал.

Эд Бемент был бы подавлен степенью своего влияния на Жозефину этим вечером, если бы только знал…

Идя пешком от перекрестка, на котором ее из осторожности высадили из машины, Жозефина ощущала ту приятную легкость, которая приходит после окончания какой-нибудь тяжелой работы. Отныне и навсегда она станет «хорошей девочкой», не будет встречаться с мальчиками, будет слушаться своих родителей и постарается стать тем, что в школе миссис Бенбовер называется «идеальной девушкой Бенбовер». А на следующий год, в школе Брирли, она станет «идеальной девушкой Брирли». Но в небе над шоссе Лейк-Шор показались первые звезды, и все вокруг напоминало ей о том, что Чикаго, вращаясь вместе с планетой, совершает свой путь по орбите со скоростью сотен миль в час, и Жозефина знала, что ей хотелось такой скучной жизни лишь в душе. На самом деле у нее не было ни малейшего желания совершать подобные чудеса аскетизма. Ее дед изменял этот мир, ее родители знали, что его можно изменить, – а она просто принимала его таким, какой он есть. Это был Чикаго – совсем не похожий на Нью-Йорк город-государство, где старинные семьи формировали особую касту, а интеллект был представлен университетскими профессорами, и не было никаких исключений из этого правила, благодаря чему даже Перри вынуждены были заискивать перед полудюжиной еще более богатых и влиятельных семей. Жозефине нравилось танцевать, а поле женской славы – бальный зал был тем, что ускользало из жизни девушки, как только рядом с ней появлялся мужчина.

Жозефина подошла к железным воротам своего дома и увидела на лестнице сестру, прощавшуюся с молодым человеком; затем парадная дверь закрылась, и молодой человек спустился вниз. Она знала, кто это был!

Он прошел мимо, бросил на нее рассеянный взгляд, но все-таки ее узнал.

– Добрый вечер! – сказал он.

Она повернулась так, чтобы он мог увидеть ее в свете фонаря; подняла голову, чтобы меховой воротник не помешал ему ее рассматривать, а затем улыбнулась.

– Здравствуйте! – скромно ответила она.

Они разошлись. Она, как черепаха, втянула голову в воротник.

«Ну, что ж, теперь он знает, как я выгляжу», – взволнованно подумала она, входя в дом.

II

Спустя несколько дней Констанция Перри решила серьезно поговорить с матерью:

– Жозефина так поглощена собой, что я уже беспокоюсь, все ли у нее в порядке с головой?

– Да, она действительно ведет себя странно, – признала миссис Перри. – Я поговорила с отцом, и мы решили, что после первого января отправим ее учиться в пансион на востоке страны. Но не говори ей ни слова, пока мы не обсудим все детали.

– Слава богу, мама, еще не слишком поздно! Она появляется повсюду с этим ужасным молокососом Трэвисом Де-Коппетом, который не расстается со своим кошмарным плащом, и устраивает настоящий цирк! На прошлой неделе они явились в кафе Блакстона, и я сама чуть от смеха не лопнула. Они выглядели как маньяки – крадущийся, словно вор, Трэвис и Жозефина, гримасничающая так, словно у нее началась пляска святого Витта. Говоря откровенно…

– А что ты там говорила об Энтони Харкере? – перебила ее миссис Перри.

– Что она свихнулась на нем! А он ей в дедушки годится!

– Ну, не совсем так…

– Мама, ему двадцать два года, а ей всего шестнадцать! Каждый раз, когда Жози и Лилиан проходят мимо него, они начинают хихикать, как две дурочки, и разглядывать его, как картину…

– Зайди, Жозефина! – позвала миссис Перри. Жозефина медленно, слегка раскачиваясь, вошла в комнату и облокотилась о дверной косяк:

– Что, мама?

– Дорогая, ведь ты же не хочешь, чтобы над тобой смеялись?

Жозефина обратила свой мрачный взор на сестру:

– И кто же надо мной смеется? Догадываюсь… Ты единственная, кому это могло прийти в голову!

– Ты так поглощена собой, что ничего не замечаешь! Когда вы с Трэвисом Де-Коппетом пришли в кафе Блакстона, у меня от смеха чуть не вылетели позвонки. Смеялись все, сидевшие за нашим столиком, и все остальные посетители кафе тоже – конечно, кроме тех, кто был просто шокирован.

– Предполагаю, что шокированных было больше, – с удовлетворением заметила Жозефина.

– Хорошенькая же будет у тебя репутация, когда придет пора выводить тебя в свет!

– Замолчи! – крикнула Жозефина.

На мгновение наступила тишина. Затем миссис Перри торжествующе прошептала:

– Придется рассказать об этом твоему отцу, когда он вернется домой!

– Давай расскажи ему! Неожиданно Жозефина заплакала:

– Почему никто, никто не может оставить меня в покое? Я хочу умереть!

Мать обняла ее, приговаривая: «Жозефина, ну-ну, Жозефина!», но Жозефина продолжала всхлипывать – казалось, что плач исходит прямо у нее из сердца.

– Всего лишь кучка некрасивых и завистливых девчонок, которые, стоит только кому-нибудь на меня посмотреть, сходят с ума и придумывают абсолютно ни на чем не основанные сплетни – и все потому, что я могу заполучить любого, кого только захочу! Наверное, Констанция бесится от того, что я вошла и просидела целых пять минут наедине с Энтони Харкером, пока он ждал ее внизу вчера вечером!