Поздним вечером, когда я сижу на постели и расчесываю длинные, отросшие ниже пояса, волосы, неожиданно открывается дверь и входит Джамалутдин. Сначала он замирает на пороге, глядя на меня, а потом закрывает дверь и подходит к кровати. До окончания нифаса еще несколько дней, и я не ждала его в спальне сегодня, поэтому испуганно вскакиваю, уверенная, что стряслось плохое. Но муж не выглядит встревоженным или сердитым. Он говорит:

– Продолжай.

Джамалутдин устраивается на полу и смотрит, как я снова начинаю расчесывать волосы. Я смущена, хотя и рада его приходу. Так соскучилась по нему за этот месяц! Но Джамалутдин не посмеет нарушить запрет, он просто посидит немного и пойдет спать. Его взгляд прожигает меня насквозь, я смущенно опускаю глаза, уводя недостойные мысли в сторону. Старательно думаю о детях и о том, что завтра утром нужно замочить нут и поставить кипятиться много воды для стирки… Но вот Джамалутдин одним движением стягивает меня на пол, щетка со стуком падает на голые доски, и я испуганно кошусь в дальний угол комнаты – не проснулись ли мальчики?

Муж начинает меня целовать. Его поцелуи требовательные, совсем не похожи на обычный поцелуй перед тем, как идти спать. Его руки спускают с моих плеч сорочку, губы обжигают кожу, я слышу тихий стон – в нем и желание, и нетерпение, и мучительная потребность быть со мной. Машинально упираюсь ладонями в широкую грудь мужа, пытаясь освободиться, и бормочу:

– Сегодня нельзя… еще пять дней…

– У тебя ведь уже закончилось?

Я понимаю, о чем Джамалутдин спрашивает, и смущенно киваю, сама не своя от желания, которое от него так быстро перешло в мое тело. Ох, что же такое со мной, ведь уже больше двух лет с первой брачной ночи, я давно бы должна привыкнуть к ласкам мужа, но каждый раз шайтан забирает мой мозг и волю, оставляя взамен горячие волны внутри, которые уже не уйдут просто так. Я знаю, что никакие запреты Джамалутдина не остановят, я целиком в его власти, ничего тут не поделаешь.

– Аллах простит наш грех, – бормочет Джамалутдин, укладывая меня на кровать. – Я больше не могу ждать.

В этот раз, несмотря на долгое воздержание, я не могу целиком отдаться ощущениям. Мне кажется, что один из детей сейчас проснется. Рамадан может захотеть кушать, а Джаббар спит очень чутко, и те звуки, которые мы издаем, могут разбудить его. Когда все закончилось, и я заворачиваюсь в простыню, Джамалутдин спрашивает, почему я такая напряженная, неужели из-за того, что мы не дождались окончания нифаса? Я объясняю. Джамалутдин кивает:

– Да, дети должны спать в другой комнате.

– Но… – Я растеряна. – Ведь Рамадан совсем маленький, я по ночам его кормлю…

– Дети будут спать в другой комнате, – жестко повторяет Джамалутдин.

Сейчас он совсем не похож на нежного любовника, каким был несколько минут назад. Его брови сурово сдвинуты, голос не допускает неповиновения. Я не удивлена, давно привыкла к таким внезапным переходам в его настроении, остается лишь подчиниться.

– Хорошо. Завтра перенесу колыбельку Рамадана и матрас Джаббара в соседнюю комнату, буду оставлять на ночь дверь открытой.

Услышав то, что и хотел услышать, муж так же быстро смягчается. Он ложится, опираясь на согнутую руку, и смотрит, а я отвожу глаза, потому что на его лице снова желание.

– Иди сюда, – говорит Джамалутдин.

Я устраиваюсь на его груди и вздыхаю от счастья. Вот бы лежать так бесконечно, чтобы Джамалутдин никуда не уезжал и мне не надо было за него волноваться! Внезапно из глубины сознания всплывает вчерашний ужас от рассказа Агабаджи, и меня охватывает озноб, будто кто-то открыл окно и впустил в комнату дождь с ветром. Ай, зачем думать о том, откуда вернулся Джамалутдин и с кем встречался? Чего доброго, не смогу удержаться и спрошу его, и тогда не лежать мне больше вот так, чувствуя жар его тела и биение сердца…

– Завтра придут рабочие делать водопровод.

– Что? – От удивления я приподнимаюсь. – Вы не шутите, нет?

Джамалутдин смеется:

– Не шучу. Уже давно надо было. Придется копать во дворе, чтобы проложить трубы, а потом вскрыть часть стен, и на кухне тоже. Зато, когда работы закончатся, колонка станет не нужна. Вода потечет прямо из крана, а когда установим бойлер, то и горячая будет течь.

Какие удивительные вещи говорит мой муж! Когда он в первый раз рассказал про этот самый водопровод, еще когда Джаббар не родился, я не восприняла его слова всерьез. А он, оказывается, не шутил. И сколько же денег придется выложить за такое! Да еще этот бойлер, наверняка опасная штука. Если в нем все время будет кипяток, зачем держать его в доме, где маленькие дети? Может, Джамалутдин зря это затеял? Нетрудно таскать воду с колонки позади дома, это же не на родник ходить, в самом деле. Интересно, есть ли у кого еще в селе водопроводы? Наверное, в тех двух одинаковых каменных домах, которые стоят в отдалении, у въезда в село, они есть. В них с момента постройки никто не живет, во всяком случае, я ни разу не видела, чтобы к их воротам подъезжали машины или в них заходили люди.

– Но рабочие – мужчины, как мы станем при них мыться и готовить? – растерянно спрашиваю я, отчего Джамалутдин снова смеется.

– Пока работы будут идти на мужской половине, вас это не коснется. А потом посмотрим.

– Это чтобы нам жизнь облегчить, да?

Джамалутдин молчит. Я смотрю на его лицо, но не могу понять, о чем он думает. Для Зехры он не провел водопровод, значит, не любил ее так, как меня? Или дело вовсе не во мне? Может, это Расима-апа попросила сделать водопровод. Хотя она не ходит на колонку, но мыться любит с комфортом, чтобы воды было много, и нам с Агабаджи через день приходится греть на плите целый бак.

– Знаешь, Салихат, я в этом месяце никуда уезжать не буду, – вдруг говорит Джамалутдин. – Устал, отдохнуть хочу. Да и водопровод начнут делать, нельзя, чтобы вы оставались в доме с посторонними.

Мое дыхание перехватывает. Лежу не шевелясь, не веря. Неужто Аллах услышал мои молитвы? Неужто оставляет Джамалутдина только мне, пусть всего и на месяц?..

– Что молчишь? Или не рада?

– Ай, что такое говорите, – крепче обнимаю его. – Я так скучаю, когда вас дома нет…

Чуть не добавила: «А теперь еще и боюсь, вдруг совсем не вернетесь», но вовремя проглотила эти слова.

– Перестань уже говорить мне «вы»! Я тебе не чужой, а в твоем уважении и почтительности давно убедился.

Сегодня такой странный вечер! Сперва Джамалутдин нарушил запрет, потом сказал, что целый месяц будет дома, а теперь такое… Кажется невероятной мысль, что теперь я не смогу обращаться к мужу со всем уважением. Что скажет Расима-апа, когда это услышит? Или при посторонних все останется по-прежнему?..

Надо что-то сказать в ответ, но не могу ничего придумать. К счастью, в этот момент начинает плакать Рамаданчик, и я поспешно встаю, обернувшись простыней, и беру ребенка на руки. Джаббар привык спать под плач младшего братика, он просто поворачивается на другой бок, но сон его по-прежнему крепок.