— Думаете, та самая Великая Тайна?..

Он даже грохнул об пол стулом, возле которого стоял, в такую пришел ажиотацию:

— Вот! — вскричал он. — Только сделав такой вывод, мы можем все это объяснить! Да! Уверен! Там было то самое! Лишь подобное объяснение снимает остальные вопросы; примем же посему как отправную точку именно его!..

— И что же дальше? — спросил я, загораясь его волнением.

— Дальше… — вздохнул Стрельчатый. — Дальше – все, как и было завещано Павлом. По прошествии ровно ста лет, на пороге тысяча девятисотого года, правивший к этому времени Николай Второй, последний наш император, вскрыл таки заветный пакет. Событие происходило во дворце, при большом стечении званых персон, присутствовали и журналисты, и историографы, так что все это весьма досконально описано. Хранители Тайной Канцелярии торжественно вынесли на золотом подносе запечатанный пакет, проверили сохранность печати… Николай Александрович вскрыл его… Некоторое время он при всеобщей тишине молча читал послание из прошлого века… Свидетели говорят, что при этом лицо его с каждой минутой все более и более хмурилось. Наконец, дочитав письмо, он дрогнувшим голосом произнес: "Это ужасно, господа…" И с этими словами, лишь добавив: "Поверьте, так будет лучше, господа…" – бросил бумагу в пылающий камин… — Сделав долгую паузу, он внимательно смотрел на меня, тем самым распаляя мое любопытство.

— Она сгорела?.. — наконец спросил я.

— Дотла! — подтвердил Стрельчатый. — Полное аутодафе! Миг – и один лишь пепел!.. — Однако в его глазах все еще продолжали играть огоньки.

— И никаких следов? — воскликнул я, не в силах совладать с волнением.

Готлиб выдержал паузу еще более длительную, затем вдруг впервые за время нашего разговора едва заметно улыбнулся краешками тонких губ.

— Спокойствие, молодой человек, — сказал он. — Не для того великие тайны впущены в наш бренный мир, чтобы им было позволительно исчезать вовсе уж бесследно по одному мановению чьей-то, пускай даже царственной руки… Однако тут в нашем экскурсе возникает сразу два направления. Сначала двинемся по первому из них. В Петербурге проживала некая девица по имени Феврония, считавшаяся одержимой, но одной способностью она обладала несомненно – умением в состоянии транса читать текст уничтоженных бумаг. Эта ее способность была подтверждена многажды, к услугам одержимой Февронии не раз прибегала и российская криминальная полиция, и разведывательные службы, в результате добиваясь вполне реальных успехов. Был также один великий князь, человек весьма любознательный и не пожелавший оставаться в неведеньи касательно содержания этого письма. Благодаря своим связям в самых разных кругах, князь вышел на девицу Февронию, и она в присутствии стенографистов произнесла весь текст павловского послания…

— Так значит… — вклинился было я.

Готлиб только махнул рукой:

— Ах, ничего это пока еще не значит! Известен лишь сам факт, но не более. Великий князь спустя несколько дней покончил собой… Способ и причины сейчас мало кому интересны. Сохранилось лишь его письмо к некоей особе, в котором князь о посещении оной девицы сообщал – но никак не о сути ее мистического откровения…

— А девица эта? — спросил я.

— Умерла, — спокойно отозвался Готлиб. — Всего на день пережила князя. Страдала чахоткой, бедняжка… Да если б и не умерла – толку-то? Приходя в себя, она совершенно не ведала, о чем вещала в состоянии транса. Нет, этот путь мы исследовали – увы, он ведет в тупик.

— Но ведь были еще, вы говорили, стенографы, которые записывали, — вмешался я.

— М-да, были, — согласился он. — Это направление тоже исследовалось. Их было трое, известны имена. Однако все они по разным причинам скончались в течение двух недель после упомянутого события. Как изволите видеть, сия тайна – губительна…

— Но позвольте! — не сдавался я. — Была же и стенограмма! Неужто и она не сохранилась?

— Что ж, мыслите вы правильно, — одобрил Готлиб, — но и тут вынужден вас разочаровать. Да, стенограмма, возможно, и сохранилась; князь даже в своем предсмертном письме говорит, кому он ее препоручил на сохранение – некоему загадочному персонажу с инициалами L.F. Уверяю вас, этого самого L.F. или хотя бы его потомков, его архив, если таковой имелся, искали вполне добросовестно, причем на протяжении вот уже ровно ста лет. Начинала еще царская полиция по приказу министра Плеве, искали даже в Гражданскую, а уж какие потом усилия приложил Лаврентий Палыч Берия, не к ночи будь помянут! Теперь вот мы грешные сбились с ног – всё продолжаем искать его следы…

Он снова примолк.

— И что же? — спросил я.

— А ничего… — сказал Готлиб. — Иногда какие-то проблески, но в сущности – никаких ощутимых результатов. Вот недавно опять насчет него что-то промелькнуло… Ищем-то мы ищем… Но…

— Значит, пока что и здесь тупик?

Готлиб развел руками:

— Пока что – да…

Теперь уже он молчал слишком долго, чтобы это можно было принять просто за интригующую паузу.

— Но ведь вы говорили, что существует еще одно направление, — сказал наконец я.

Опять уголки его губ шевельнулись в улыбке:

— Вы внимательны – это весьма похвально. Да, оно существует, и, на мой взгляд, оно гораздо более перспективно, нежели первое, связанное с Февронией и князем… Однако прежде, чем приступить, мне хотелось бы ненадолго отвлечь ваше внимание на другое… Как вы полагаете, почему тут мы вообще всем этим занимаемся?

— "Тут" – это в Центре?

— Не только. К примеру, мы с моим коллегой Гюнтером представляем совершенно, в принципе, я бы сказал, иную структуру – скажем так, параллельную. Впрочем, параллели, если вы слыхали о трудах нашего соотечественника Лобачевского, бывает, пересекаются… Но не в том суть; вопрос: во имя чего? Я имею в виду – во имя чего мы вообще занимаемся всем этим? — Почему-то при этом он, словно что-то поясняя, окинул взглядом кабинет.

Я лишь пожал плечами.

— В таком случае, — сказал Готлиб, — уж не взыщите – еще один вопрос: какой нынче год на дворе?

Странно: о том же морзянкой спрашивал загадочный "семнадцатый номер".

— Девяносто девятый… — машинально ответил я.

— Именно так! — почему-то обрадовался Стрельчатый. — Одна тысяча девятьсот девяносто девятый. А месяц какой сейчас на дворе?

— Сами знаете – декабрь.

— Стало быть, год приближается к концу. Ну! Ну же! Вам это ни о чем не говорит?

— Постойте, постойте… — начал я потихоньку соображать. — Вы имеете в виду?..

— Да! Да! — подбодрил меня Готлиб. — Все именно так и обстоит! Кончается год семьсот девяносто девятый – и Павел Петрович пишет свое послание. Кончается восемьсот девяносто девятый – и Николай Александрович вскрывает его… Сейчас заканчивается девятьсот девяносто девятый – и – стало быть…