Рено застонал. Он не собирался подвергать себя такому искушению. Но коль дело сделано, он не мог сдержать себя.

Он наклонился и втянул маковку груди глубоко в рот. Он ощутил вкус горячей летней ночи, сирени и одновременно прошедшей юности и ее трепетных радостей. Хриплые стоны, исторгнутые из груди Евы, звучали как песнь сирены, побуждая его забыть об опасности, которая могла таиться в окружающей темноте.

Послышался легкий треск ткани, заглушенный вскриком Евы, когда под рукой Рено она испытала удовольствие, граничащее с болью. Она понимала, что ей не следует позволять такой интимности, но была не в силах отказаться от его ласк.

Ева не сразу осознала, что Рено расположил руку между ее ног и лишь тоненький барьер из легкой ткани отделял его ладонь от мягкого теплого холмика. Она знала одно: ей никогда не было так приятно, как сейчас, она никогда не испытывала такого пламени, которое звало ее к чему-то неведомому, к тому, что ей необходимо, иначе она просто умрет.

Страсть рвалась наружу, затопляя теплом, но не принося облегчения. Ева металась, словно пламя, сидя в объятиях Рено. Она мечтала об освобождении от мучительного и сладкого огня, которого не испытывала ранее.

— Ты… убиваешь… меня, — прерывающимся шепотом сказала Ева.

В смехе Рено почувствовалась боль.

— Нет. Это ты убиваешь меня. Сделай еще так, сладостная gata.

— Что?

Рука Рено снова отправилась блуждать между девичьих бедер, нежно сжимая мягкую плоть, которая волновалась и плакала от его ласки.

Внезапно Рено приподнял Еву и посадил ее к себе на колени лицом к лицу. Он поднял ей юбку, обнажив густую рощицу между девичьих бедер. Ева увидела, что брюки Рено расстегнуты. В лунном свете блеснуло свидетельство его возбуждения.

Слишком поздно Ева поняла, для чего пламя сжигает ее и кто безвозвратно сгорит в этом пламени.

„От женщины мужчина хочет только одного, здесь не надо заблуждаться…“

— Нет! — вскричала Ева. — Рено, нет!

— Ты этого хочешь не меньше, чем я… Ты дрожишь от желания.

— Нет! — в отчаянии воскликнула Ева. — Ты обещал, что не возьмешь меня, если я не пожелаю! Так вот, я не желаю этого!

Из груди Рено со свистом вылетели слова, заставившие Еву побледнеть. Он без предупреждения столкнул ее с колен, так что она едва не упала. Ева быстро запахнула платье на груди и выпрямилась перед Рено, и ее гнев не уступал страсти, которую она только что пережила.

— Ты не имеешь права обзывать меня! — выкрикнула она дрожащим голосом.

— Черта с два не имею! Ты меня дразнила и…

— Дразнила! — перебила она Рено в бешенстве. — Может, это я срывала с тебя одежду, лезла тебе между ног и…

— Ты обволакивала меня, словно разлитый мед, — Рено перехватил инициативу.

— Я не… я не хотела, — запинаясь, произнесла Ева. — Я не знаю, что… что случилось.

— Зато я знаю, — резко сказал Рено. — Маленькая лгунья почувствовала себя на крючке своей же собственной дьявольской удочки.

— Я не та, за кого ты меня принимаешь!

— Ты продолжаешь это говорить, gata. А значит, ты продолжаешь утверждать, что ты лгунья. Ты хотела меня!

— Ты не понимаешь!

— Как бы не так!

Ева закрыла глаза и прижала пальцами разорванную ткань платья к телу с такой силой, что ей стало больно. В ней все болело, дрожало, ей хотелось разрыдаться.

— Почему мужчины хотят только одного от женщины? — спросила она в отчаянии.

— Если честно, я сам не знаю. В женщинах этого, пожалуй, нет.

— А я знаю! Мужчины хотят просто взять, что им нравится, и затем удалиться, не задумываясь о сделанном.

— А ты что — думаешь о браке?

Сарказм Рено был как удар кнута.

Ева открыла было рот, но не могла выговорить ни слова. Боль пронизала ее при мысли о том, что Рено прав. Она хотела, чтобы он любил ее и стремился создать семью. Но она была слишком разумной, чтобы говорить о любви громиле с ружьем, чье обнаженное возбужденное тело поблескивало сейчас в лунном свете.

— Я хочу, чтобы мужчина был внимательным ко мне и проявлял обо мне заботу, — проговорила наконец Ева.

— Я так и думал, — сказал Рено. — Свое удобство превыше всего!

— Я не это имела в виду.

— Чушь собачья!

— Я имела в виду, что меня должны любить, — сказала она горячо, — а не содержать, как дорожную проститутку.

Ева поспешно отошла, увидев, что Рено встал и начал быстро и зло застегивать брюки. Он не переставал чертыхаться в свой адрес и в адрес девушки из салуна, которая довела его до такого сумасшествия, до которого не доводила никакая другая женщина.

— Как бы крепко ты меня ни держала, — прохрипел Рено свирепо, — ты не заставишь меня надеть удавку брака.

Он нагнулся, подхватил шестизарядный револьвер и проверил заряд. Его слова и звучали как выстрел — холодно, резко, безжалостно.

— Женщины продают себя мужьям так же, как проститутки продают свое тело на час. Женщины никогда не отдаются просто из любви к мужчине, если он ничего не пообещал им, кроме чувства.

— Так было у Виллоу и Калеба? — напрямик спросила Ева.

— Они представляют собой исключение, которое подтверждает Золотое Правило Рено.

Он резким движением зачехлил револьвер и посмотрел на нее. Взгляд его был настолько суров, что Ева невольно вздрогнула.

— Какое правило? — поинтересовалась она, наверняка зная, что ответ будет ей неприятен.

Она оказалась права.

— Нельзя положиться на женщин, — изрек Рено, — но можно положиться на золото.

На востоке едва забрезжила заря, когда Рено и Ева двинулись в путь. В течение всего утра Рено изучал то окружающий ландшафт, то журнал. Он не сказал Еве и двух слов после того, как изложил ей свое Золотое Правило.

К полудню Еве стали несколько надоедать односторонние беседы с мышастой. Не более удовлетворял ее и разговор с обоими Длинногривыми. Они лишь слегка шевелили ушами, когда Ева обращалась к ним.

— Такие же упрямые, как он, — сказала Ева четко.

Если Рено и слышал (а она была в этом уверена), то не счел нужным даже бросить взгляд в ее сторону. Он продолжал смотреть сперва в один, затем в другой журнал, положив их на бедро и пытаясь что-то найти.

— Помощь нужна? — спросила наконец Ева.

Рено покачал головой, не прерывая занятия.

Еще минут пятнадцать прошло в таком же молчании, после чего Рено остановился и довольно долго смотрел в бинокль то назад, то вперед. Затем он сложил бинокль и пришпорил Любимицу.