характеризоваться "организованной борьбой", предполагающей планирование, руководство и ожидаемый набор долгосрочных результатов. Это также может означать применение "организованной силы между независимыми группами" и, следовательно, определяться как война в соответствии с некоторыми современными антропологическими определениями. Это не означает, что всегда можно отличить его присутствие и последствия, по крайней мере археологически, от разовых насильственных событий и других форм межличностного насилия, таких как драки один на один, наказания, пытки и домашнее насилие. Масштаб и интенсивность конфликта не всегда могут быть точно отражены в археологической летописи, а война как масштабный, организованный, долгосрочный групповой конфликт потребует критического уровня человеческих жертв или материальных разрушений, чтобы быть заметной археологически и/или биоархеологически.

В условиях столь различных представлений о базовых понятиях и реальной практике ведения войны основной функцией Пинкера, применяющего этот термин универсально во времени и пространстве, является его поверхностная простота, знакомость и доступность для широкой публики в работе, которая находится по ту сторону разделения на популярную и академическую. Warfare также предполагает ощущение масштаба, которое - с учетом дискуссий о Ведбеке и о статистической достоверности некоторых данных в работе Пинкера - может ввести в заблуждение. Кроме того, оно, пусть и непреднамеренно, драматизирует, возможно даже сенсационно, тему так, как не может в той же степени термин "насилие".

 

Почему мы боремся?

Нет сомнений в том, что скелетные свидетельства межличностного насилия уходят корнями в глубокое прошлое человека, на что указывают следы потенциальной неслучайной и преимущественно черепной травмы, обнаруженные в ряде скелетов гоминид и раннего современного человека. На протяжении всей истории Homo sapiens "ни одна форма социальной организации, способ производства или экологическая обстановка, похоже, не оставались надолго свободными от межличностного насилия" - утверждение, которое в целом согласуется с работой Пинкера.

Потенциальные причины и объяснения агрессивного поведения, физического насилия и военных действий занимают центральное место в антропологических дискуссиях о конфликтах и могут быть в целом разделены на три основные объяснительные модели: биологическую, культурную и материалистическую. К сожалению, дискуссии по этим моделям не всегда удается решить такие проблемы, как различение причины и следствия, краткосрочной индивидуальной и коллективной мотивации насилия от долгосрочной "дифференциальной выживаемости" конкретного курса насильственных или ненасильственных действий. Это ставит под сомнение некоторые обобщающие, почти монокаузальные утверждения Пинкера о происхождении, функциях и распространенности межличностного насилия и войн. Множественные уровни причинности и различные контекстные и культурно-специфические факторы могут сделать причинно-следственные связи неубедительными и отвлечь внимание от сложного взаимодействия биологических, культурных и экологических факторов. Эта проблема не получила у Пинкера того критического осмысления, которого она заслуживает.

 

Биологические перспективы насилия

Хотя "гипотеза обезьяны-убийцы" Раймонда Дарта и Роберта Ардри, возникшая в 1940-1950-х годах и представляющая агрессию и насилие как движущую силу эволюции человека, давно дискредитирована, представление о неких биологических корнях агрессии и насилия сохраняется, получив более позднюю поддержку в результате анализа ДНК. Агрессия является естественной частью поведения животных, и биологические объяснения агрессии подчеркивают ее потенциальные эволюционные преимущества, связанные с максимизацией репродуктивного успеха за счет устранения конкурентов, что придает ей функциональную роль, вытекающую из некоторых дочеловеческих тенденций. Многие виды в основном не способны убивать представителей своего вида из-за так называемой "иммунной системы насилия" в среднем мозге. Драки и убийства между людьми, таким образом, требуют сильной мотивации, а также обусловливания и тренировки. Биологическая модель предполагает, что естественный отбор благоприятствует склонности к нападению и потенциальному убийству, если получаемые выгоды достаточно высоки, прежде всего в системе межгрупповых отношений. Это основано на наблюдениях за социальными животными, в первую очередь приматами, причем у некоторых видов приматов обнаружены скелетные свидетельства межличностного насилия, очень схожего с тем, что было зафиксировано в доисторических человеческих популяциях.

Однако вариативность насилия, агрессии и мирного взаимодействия на протяжении всей истории человечества убедительно свидетельствует о том, что в "потенциале человека к миру и насилию" важную роль играют не только эволюционные или генетические факторы. Это побудило Организацию Объединенных Наций выпустить в 1986 году "Севильское заявление", в котором осуждается мнение о том, что человек жесток по своей природе. Люди делают то, что они делают в определенное время и в определенном контексте, что требует очень индивидуальных, контекстуальных соображений в отношении конфликтов и насилия. Эти соображения индивидуальности отсутствуют во всем повествовании Пинкера, которое в значительной степени представлено через призму психологической эволюции.

 

Культурные взгляды на насилие

В основе культурных объяснений насилия лежит его определение не только как физического акта, но и как социального действия, средства коммуникации, взаимодействия и усвоенной культурной модели поведения. При таком подходе культурный контекст является главным фактором, определяющим природу насилия и конфликта. Он признает человеческий потенциал к насилию, но рассматривает его как в конечном счете сформированный и сдерживаемый правилами и поведением в обществе.

Не вызывает сомнений, что на развитие личности огромное влияние оказывают социальное обучение и навыки, приобретенные в раннем возрасте, которые закладывают основу для формирования моделей поведения и реакций, как насильственных, так и ненасильственных, во взрослой жизни. Утверждение Фрая о том, что "мир начинается в детской", безусловно, имеет под собой основания, однако индивидуальный стиль воспитания является лишь одним из факторов, влияющих на возможность насилия. Общественная среда и поощрение, а также терпимость или недопущение насилия являются влиятельными общественными и, следовательно, культурными факторами. Человеческая общность и групповая идентификация в сочетании с этнографически подтвержденным влиянием выученного недоверия или страха перед незнакомцами и чужаками в группе могут также способствовать формированию дуалистического мировоззрения, отношения "мы" и "они", конечной кульминацией которого является межгрупповое насилие. Помимо специфической ситуационной динамики, культурно обусловленные структурные условия, такие как политические или социальные системы без централизованной власти, также могут способствовать эскалации конфликта в насильственное взаимодействие в отсутствие лиц или групп, ответственных за переговоры по ненасильственному разрешению. С другой стороны, централизованная власть может, конечно, мобилизовать большое количество комбатантов для гораздо более масштабных конфликтов. Это подчеркивает социально-политическую сложность как фактор, способствующий развитию и масштабам насильственного взаимодействия, что явно поддерживает Пинкер, который, к сожалению, не учитывает, что это может работать в обе стороны, когда речь идет о развитии и масштабах конфликта (т.е. более сложный не означает менее жестокий).

 

Материальные взгляды на насилие

Материальные интересы и конкуренция за ресурсы в сочетании с экологическими и природоохранными факторами являются одними из наиболее часто упоминаемых и этнографически документированных объяснений насильственных конфликтов в малых обществах. Урожай, скот, земля, вода, доступ к сетям обмена и торговле - все это представляет собой желанные или необходимые, потенциально ограниченные, часто локально ориентированные природные и социальные ресурсы, за которые стоит бороться.