С места, куда отскочил Ефим, бухнуло ружье. Заржало сразу несколько коней. Теперь я немного ориентировался и, прицелившись в более густую, чем кругом, мглу спустил курок. Сухо щелкнули кремни, выбивая яркую искру, но выстрела не последовало, пистолет дал осечку.

— Берегись! — закричал Ефим, и я увидел набегающую на меня тень.

Только в двух шагах удалось различить человека, летящего на меня с вытянутой рукой. Я отскочил с дороги и выхватил саблю.

Клинки, коротко звякнув, высекли несколько искр. Противник круто повернулся и махнул в мою сторону рукой. Его саблю я не видел, но, зная откуда последует удар, подставил свой клинок. Теперь искры посыпались сверху. Дерусь, прямо как «горец» из американского сериала, машинально отметил я.

Не знаю, отчего, то ли от сотрясения мозга, то ли головной боли, но в темноте видел я совсем плохо. Федюня был для меня только более темным, чем остальная ночь, пятном. В таких условиях никакое умение фехтовать мне помочь не могло. Стоило только чуть зазеваться, и противник легко достанет меня. Пришлось нападать самому. Однако, и мой выпад был легко отбит, так что я еле увернулся при контратаке.

— Ну, купчина, прощайся с жизнью! — сказал спокойным, с ленцой голосом Федюня, и я опять едва не пропустил удар.

— Где моя жена? — спросил я, пытаясь попасть острием клинка в сгусток ночи.

— Скоро с ней увидишься, — с насмешкой ответил Федюня и, не договорив, начал оседать на мостовой настил.

— Ишь, какой прыткий выискался, — произнес Ефим, подходя ко мне почти вплотную.

— Ты чего? — спросил я, не поняв, что произошло.

— Стреляю-то я, может, и плохо, зато бью хорошо, — ответил кучер.

Я наклонился над лежащим бандитом. Вытащил у него из руки длинную казацкую шашку. Потом проверил на шее пульс. Он оказался живым.

— Нужно его связать, пока не очнулся, — сказал я кучеру. — Принеси веревку, она привязана к камню.

Ефим исчез и вернулся с тяжелым куском бугристого известняка, обмотанного веревками.

— Сейчас развяжу.

— Не нужно, лучше привяжем конец к его шее, тогда с ним легче будет разговаривать, — решил я, вспомнив, что видел такое в каком-то боевике.

Я сделал затяжную петлю и набросил ее бандиту на шею. От прикосновений к телу он начал оживать и глухо застонал.

— Посмотри, что у него в карманах, и нет ли за голенищем ножа, — попросил я напарника.

Тот быстро обшарил приходящего в себя разбойника.

— Нож есть, длинный, — сказал он, показывая что-то в своей руке.

— Это что было? — вдруг почти не изменившимся голосом спросил Федюня

— Кара небесная, — ответил я.

— Вы кто такие?

— Ангелы господни!

— Помогите встать, — попросил он.

Я подсунул ему руки подмышки, поднял и подтащил к перилам моста.

— Будешь говорить, или тебя сразу утопить? — спросил я, прислоняя его спиной к ограждению.

— Об чем? — пытаясь говорить насмешливо, ответил бандит.

— О тебе, о магистре.

— А ты почем знаешь про магистра? — впервые в голосе разбойника появились тревожные ноты.

— Я много чего знаю, — зловещим голосом сказал я.

— А где наши мужики? — задал новый вопрос Федюня.

— Думаю, что в преисподней. Тебя там дожидаются. Ну что, говорить будешь?

— Почему с добрым человеком не поговорить. Вы зачем это мне на шею петлю надели? — вдруг совсем другим тоном спросил он. — Вешать хотите?

— Не, топить тебя будем, как котенка, — ответил вместо меня Ефим и положил камень на перила моста.

Федюня, как мне показалось, все понял. Он правой рукой вцепился в веревку и смотрел мне прямо в лицо черными невидимыми глазами.

— Говоришь, магистр тебя интересует? — вновь прежним, ленивым голосом спросил он. — Будет тебе магистр! Уж он тебя тепереча не оставит!

Я почувствовал, что он что-то затевает, но не понял, что именно, Бежать Федюня не мог. Перед ним стоял я с саблей, сбоку Ефим. Оружия у него больше не было,

— Ну, будем разговаривать? — опять спросил я, не зная, что с ним делать дальше. Не вздергивать же его на дыбу и пытать огнем.

— Мы с тобой в другом месте поговорим, — неожиданно резко сказал он и, оттолкнув Ефима, вывернулся всем телом и бросился рыбкой вниз вслед за полетевшим в реку камнем.

Мы только успели свеситься над перилами, но тут же отпрянули от поднявшихся вверх брызг ледяной воды.

— Чего это он? — растерянно спросил кучер. — На себя руки наложил?

— Нет, спастись решил, — ответил я. — Только не знает, что ты у него нож из сапога вытащил.

— Зачем ему нож?

— Веревку перерезать. Смотри вниз, если потонет, то будут воздушные пузыри.

Мы оба, наклонясь к угольно-черной воде, ждали, чем кончится смелый побег. Спустя минуту вода под нами забурлила.

— Ну, вот и все, — сказал я, не снимая шапки. Пошли за лошадьми.

На хутор, где остались лошади и карета, мы вернулись на рассвете, вымокшими, замерзшими и смертельно усталыми. Хозяин, Александр Егорович, встретил нас как хороших знакомых. Он, не спрашивая, откуда у нас такой прибыток, сам расседлал верховых лошадей и отвел в свою конюшню.

Мы с Ефимом решили не бросать в лесу коней «гайдуков» и привели их с собой. Четвертую лошадь, принадлежащую уряднику, я взять не рискнул, чтобы не наводить на наш след полицию — хлестнул кнутом, и она потрусила в сторону московской дороги к себе в конюшню.

Как только мы вошли в просторную, чистую избу, хуторянин сразу усадил нас за стол, есть теплую, из печи, кашу, и пошел топить баню.

Этот невысокого роста, очень крепкого сложения человек, с твердым лицом и внимательными глазами, вызывал у меня какое-то двойственное чувство.

Я пока не мог понять, что он из себя представляет. Было похоже, что живет он здесь один, во всяком случае, других людей мы на хуторе пока не видели. Первая наша встреча была деловой и короткой — мы спешили, так что нам было не до составления представления о новом знакомом.

Сейчас, рассматривая его жилище, я попытался понять, кто он, но не мог отнести его ни к одной известной мне социальной категории.

— Надо в церковь сходить, свечку на помин новопреставившихся поставить, — неожиданно сказал Ефим, переворачивая пустую миску дном вверх и отстраняясь от стола.

— Сходим, когда будет время, — согласился я. — Почему не помянуть, люди были достойные!

Ефим обдумал ответ, хотел возразить, но не стал. Вскоре в избу вернулся хозяин и присел на лавку.