Пришлось делать то, что нам всегда приходится предпринимать при столкновении со строгим начальством: падать на брюхо и нести ахинею или околесицу.

— Помилуй, царь-батюшка, — поймав кураж, заорал я дурным голосом, — не погуби! Не вели казнить, вели миловать!

— Ты чего, дурак, какой я тебе царь? — удивился рыжий. — Чего несешь?

— Не погуби, батюшка! Не вели голову рубить, вели слово молвить!

Рыжий удивленно обернулся к товарищу.

— Никак, блаженные? — Потом опять принялся за меня. — Какой я тебе, дурень, царь, говори, с какой деревни?

— Видение было, кто выйдет ко мне из лесу в красном платье, тому и быть царем на святой Руси! — не отвечая на прямо поставленный вопрос, проинформировал я новоявленного претендента на престол.

Мое видение, кажется, гайдуку понравилось. Однако, вопросы еще оставались:

— Так мы оба в красном платье, кому царем-то быть?

— Тебе, батюшка быть царем на Руси, а второму — королем в Польше!

— Вот дурень, не поймешь, что несет, — добродушно усмехнулся первый и засунул пистолет за кушак. Потом порадовал товарища:

— Слышь, Семен, тебе королем быть судьба.

Однако, Семен на посулы не поддался, смотрел настороженно.

— Зачем, мужики, дерево рубите? — спросил он, выходя на передний план.

— Вас, государи, призывали! — придурковатым голосом ответил я.

— Призывали, говоришь? — задумчиво сказал Семен, внимательно глядя мне в глаза.

Я таращился на него, стараясь не встретиться взглядом, смотрел на дерево метрах в тридцати за его спиной.

— А ну, брось топор! — неожиданно зло закричал он. — И руки подыми! Подымай, стрелять буду!

— Ты чего это? — удивленно повернулся к товарищу рыжий.

— Ты видал крестьян с таким бритыми рожами?! — закричал тот.

— Где бритая, чего?

— Бросай! — начал, было, Семен, но не договорил.

Стоящий сбоку от него Ефим, на которого почему-то они не обратили внимания, взмахнул своим топором и опустил обух на красную шапку проницательного гайдука. Тот, прежде чем рухнуть на землю, успел только клацнуть зубами.

— Вы, это чего, мужики? — не понял рыжий гренадер. — Ты, ч-что это, д-дурак, сделал! — закричал он на кучера и схватился за рукоять пистолета. Но вытащить его из-за пояса не успел, я ударил его носком сапога ниже голени и, когда он закричал от боли и наклонился вперед, приставил нож прямо к горлу.

— Тихо, дядя, жить хочешь?

До лазутчика, наконец, дошло, что происходит, и он ответил дрожащим голосом:

— Знамо, хочу!

— Тогда не нужно кричать, и останешься живым.

— Ага, — согласился он. — А вы кто?

— Потом узнаешь, а пока подними руки вверх и не дергайся, не то случаем зарежу!

— Зря вы это, мужики, — сказал рыжий, пока я вытаскивал его пистолет и проверял карманы. — Наш барин вас за это не похвалит!

— Ладно, разберемся и с барином, и с магистром, А теперь поднимай товарища, понесешь его на хутор.

— Не, на хутор нельзя, нам туда ходить не велено!

— Давай быстро, не то зарежу!

— Ну, ладно, ладно, чего ты. Мое дело маленькое, мне сказали, я и делаю.

Он попытался поднять на руки оглушенного Семена, но так растерялся, что сам упал рядом с ним на колени. Пришлось мне помочь ему взять того на спину.

— Теперь иди вперед и не оборачивайся.

Рыжий послушно поплелся вперед, временами подбрасывая сползающее со спины тело.

— А можно, я спрошу? — сказал он, когда мы подходили к хуторской ограде.

— Спрашивай.

— А насчет царя, ты правду сказал или пошутил?

— Правду, быть тебе царем, если живым останешься.

— Этого я знаю, — посмотрев на бездыханного Семена, сказал Александр Григорьич, когда мы вошли в ограду. — Подлый мужик. Никак, убили?

— Кажется живой, отнеси его к бане, — велел я погрустневшему пленнику.

Тот донес товарища до указанного места и свалил на землю, как куль с мукой. Я проверил у Семена пульс, потом осмотрел разбитую голову. Кроме огромной шишки на темени, никаких повреждений видно не было. Красная шапка смягчила удар, иначе Семену пришлось бы туго.

— Жив, скоро очнется. Нужно бы его связать, мало ли что.

— Я свяжу, мне не привыкать, — живо предложил претендент на престол. — Прав мужик, Семен, он, у! Ужасть какой зловредный.

— Вяжи, — разрешил я, — а потом мы с тобой поговорим.

— Мне, что хочешь, могу и поговорить! Нам это не жалко.

Пока мы искали лазутчиков, Александр Егорыч сложил три больших костра, сейчас занимался последним четвертым.

— Я соломы под низ положил, чтобы споро занялись, только как бы их все одноразово запалить?

— Для этого много пороха нужно, Насыпали бы дорожки и зажгли все из одного места.

— Припас-то у меня кое-какой есть, только для другого пригодится. Вдруг осаду держать придется.

— Тоже верно. Эй, иди-ка сюда, — позвал я пленного.

Рыжий тотчас подбежал, с той же улыбкой идиота, которой полчаса назад я улыбался ему же.

— Тебя как звать? — спросил я.

— Иваном с утра кликали. А я вот, что хочу спросить, каким я по счету буду?

— То есть? Что значит каким? — не понял я.

— Царем Иваном, каким по счету буду?

— Наверное, седьмым. Тебя как по батюшке звать?

— Иванычем.

— Значит, будешь Иоанн VII Иоаннович. А теперь расскажи-ка мне, твое царское величество, что сделали с женщинами, которых вчера привезли?

— Это с вчерашними-то?

— С ними.

— А ничего не сделали. У нас всегда однова с бабами поступают. Сперва садют в анбар, на одну воду, пока они с голодухи не сомлеют и сами ласки не запросят. А потом — как положено.

— Ну, и как у вас положено?

Иоанн VII хотел что-то сказать, но испугался и нашел правильный и, главное, исчерпывающий ответ:

— Это не нашего с тобой ума дело.

— Это мне позволь судить, моего или не моего. Быстро отвечай, а то не видать тебе царских чертогов, пристрелю как собаку!

Угроза, кажется, подействовала. Иван опасливо посмотрел на пистолет у меня в руке и тяжело вздохнул:

— Сначала, если баба справная, в тереме у Магистра живет, потом, как там надоест или новая появится, нам отдают. А что мужики с бабами делают, поди, и сам знаешь.