– Папа ведь всегда был рядом… Даже если не мог приехать, он присылал подарки. Помнишь, когда я в десять в больницу попала? Он прислал мне такого красивого медведя…

Я сглатываю, прикрываю на миг глаза и говорю:

– Это я.

– Что?

– Это я купила того медведя и сказала, что отец прислал. Ты так сильно его ждала, а я не смогла до Самохина дозвониться. Врач говорил, что тебе нужны положительные

эмоции, иначе бы лечение затянулось. Я не могла иначе, потому что ты единственное, что есть у меня.

– Нет, мама… не может быть. Ты зачем-то обманываешь меня.

– Уже нет, уже не обманываю.

Всё, сказала. Теперь мне свободнее, теперь мне легче.

– Я так люблю этого медведя, – всхлипывает Маша, делает глубокий вдох и вытирает мокрые щёки. – Каждый вечер с ним разговаривала. Верила, что папа слышит меня, что он вернётся к нам, что этот подарок от души.

– Он и был от души.

– Просто от твоей, да? – грустно-грустно.

– От моей.

– Если я спрошу о той кукле на мои двенадцать, тоже самое услышу?

Киваю, потому что ту куклу тоже купила я.

– Но алименты он выплатил, так что хоть в этом не могу его обвинить. Не сразу, но выплатил.

Маша переплетает наши пальцы и молчит. Взгляд потерянный, грустный, а я закусываю щёку изнутри, жду.

– Мама, расскажи мне об отце. О нём, настоящем.

И я рассказываю, как любила его когда-то. Как еле выжила, когда он оставил нас, как рыдала в подушку и разбивала себя на части, пока никто не видел. Как пахала за троих: днём учила детей танцам, а после занятий мыла в танцклассах полы. О том, как Женя появился вновь через несколько лет, Маша бросилась ему на шею, а он наплёл, что плавал в далёких морях, потому не мог вернуться раньше. И так было раз за разом, и Маша верила и смотрела на него с обожанием. Обо всём рассказываю.

О конфликте с мамой, о купленных якобы от лица Самохина подарках. О его уникальной способности просирать все шансы. И в подробностях о том, как набросился на меня сегодня. Об этом говорить больнее всего, но я должна. Мне вообще больно говорить, но я обязана, иначе однажды может стать слишком поздно.

– Ты отдала ему все свои деньги, – вспоминаю, а Маша вскидывает на меня удивлённый взгляд.

– Костик сказал?

– Да, и я благодарна ему. Твой Костик – очень хороший человек, он любит тебя, заботится и волнуется. И деньги – это ерунда, они всегда уходят и приходят. Но я очень испугалась, что Самохин тебя использует и выбросит, как делает это со всеми, кто его любит. Он паразит, понимаешь? Не умеет сам справляться, всегда ищет, где глубже, предаёт. Является, когда ему вздумается, а после исчезает, когда считает нужным. Это стало последней каплей. Эти деньги твои, меня это взбесило, потому что он не имел права у тебя ничего брать.

– Он сказал, у него какие-то проблемы. Сказал, что нужно кому-то долг отдать, иначе ему будет плохо. Я испугалась.

– Моя милая добрая девочка, – говорю. – Иди ко мне.

Маша кладёт голову мне на плечо, как в детстве, я глажу её по светлым «самохинским» волосам, а она плачет. Но это нужные слёзы, они очистят от иллюзий. Ведь лучше поздно чем никогда, верно?

– Мама, прости меня, – встрепенувшись, Маша выпутывается из моих объятий и смотрит на меня внимательно и серьёзно. – Он тебе больно сделал. Я ведь его впустила, я виновата в этом.

Молчу, потому что убеждать дочь, что в этом всём снова только моя вина я не стану. Это неправда, и Маша знает об этом.

– Ты любишь его, чего уж. И будешь – нельзя по щелчку избавиться от этого. Но я просто хочу, чтобы ты была осторожнее и знала: отец твой – не самый надёжный человек в мире. И не самый хороший.

– Ладно, все эти подарки и ложь, ладно. Но он пытался тебя… я даже думать об этом не могу. Это дикость.

Я знаю, что у неё в голове кавардак – слишком многое вывалила на неё, неподготовленную. Но в глубине души меня греет мысль, что моя дочь – на моей стороне.

На этот раз Маша обнимает меня. И это так… так трогательно, что ли. И я еле сдерживаюсь, чтобы не утопить и дочь, и кухню, и соседей снизу в своих слезах.

А потом мы пьём чай. Маша насыпает в свою чашку щедрую порцию сахара, я хмурюсь, и она откладывает ложку в сторону с тяжёлым вздохом. Сладкоежка моя.

– Мама, Сергей Владимирович, он… – Маша смотрит куда угодно только не на меня, а меня забавляет, насколько ей неловко об этом говорить.

– Сергей Владимирович определённо он, – смеюсь и, взяв из глубокой вазочки сухарик, по старой привычке подсчитываю количество изюминок.

Сдобные сухарики – единственный вид сладостей, разрешённый в нашем доме в моём детстве. Но не больше двух и то раз в неделю. И к ним у меня какая-то беззаветная любовь на всю жизнь.

– Нет, ты же поняла меня! Мама, не издевайся! Вечно у тебя шуточки.

Машка пыхтит, краснеет и прячет нахлынувшую робость в чашке с чаем.

– Сергей Владимирович – определённо лучший мужчина, которого я встречала в своей жизни.

И достаточно.

– Но он… он же отец Костика.

Машу это явно беспокоит, но сегодня я поняла кое-что. Мне надоело оглядываться на кого-то. Надоело быть матерью, преподавателем, подругой, дочерью. Надоело делать то, от чего будет хорошо другим.

Я хочу быть женщиной. Обычной счастливой женщиной. Мне кажется, я это заслужила.

– Нам нужно встретиться, – бросаю и крепче сжимаю в руке телефонную трубку, а на том конце провода выжидающая тишина. – Двойной тариф за срочность.

На улице морозный вечер, и я намеренно не сажусь в тёплый автомобильный салон. Мне нужен этот отрезвляющий холод, чтобы из головы выветрилась злость и мрачные мысли. Потому что, выйдя из квартиры Алисы, ещё несколько минут ходил вокруг дома, выглядывал Самохина. Хотелось приложить его тупую башку о покрытый остатками снега асфальт, чтобы напрочь выкинул дорогу к бывшей жене. Но, слава богу, Евгеша пропал бесследно, иначе у меня были бы огромные проблемы из-за этого куска дерьма.

После моих слов о более чем щедром вознаграждении невидимый собеседник оживает и оживляется, называет адрес, где нам никто не помешает обсудить все детали. Назначает встречу на завтрашний полдень, я соглашаюсь – мне подходит время.

Мы обсуждаем ещё некоторые моменты и, довольный, я обрываю звонок и запрокидываю голову вверх. Вглядываюсь в тёмное небо, усыпанное звёздами – значит, завтра будет ещё холоднее. Изо рта вырываются облачка пара. Он медленно клубится вокруг, готовый в любой момент опасть снежными хлопьями. Мороз пробирается под одежду, сковывает движения, и я застегиваю пальто, поднимаю воротник . Внутри всё выстывает – надо двигаться. Я же обещал вернуться, Алиса будет ждать.