Со двора донеслись громкие возгласы, грубый смех. Мария-Тереза посмотрела в ту сторону — и оледенела от ужаса. Эрнестина! Несколько мужчин тащили ее куда-то, она вырывалась, упиралась, пыталась кричать, ей зажимали рот… Мария-Тереза отшатнулась от окна, но тотчас снова приникла к нему — никого. Пусто. Только разносчик идет, сгибаясь под тяжестью груза и стуча подошвами башмаков…

Что это было? Неужели у неё начались галлюцинации?

Нет, это не бред, это видение. Они же в монастыре, пусть и бывшем. Господь посылает ей знак. Он предупреждает ее. Вот что с ними будет! Вот что с ними будет… Она должна успеть подготовиться. Когда настанет срок, она встретит свою судьбу не как испуганная девочка, а как принцесса.

…Госпожа д’Айен вспорхнула с кресла, подбежала к мужу, крепко обхватила руками и уткнулась лицом в его грудь.

— Жан! Жан, Жан! — повторяла она, сотрясаясь от рыданий.

Герцог тоже обнял ее и целовал в волосы. Его глаза защипало от слез; сила огромной любви, исходившая от этой женщины, захлестнула его, он почувствовал, что они и вправду едина плоть, и тотчас все пережитые ею страхи и тревоги передались ему, даже ноги задрожали. Д’Айен поднял затуманившийся взгляд, ища точку опоры, чтобы овладеть собой и успокоиться, — и наткнулся на белое как мел лицо дочери. Это была маска ужаса; в ее глазах одновременно читался вопрос и страшный ответ на него; казалось, она сейчас дико закричит или упадет в обморок.

— Я не видел его, — быстро проговорил герцог. — Я не видел его мертвым, а это значит, что он жив. Нам всем пришлось разойтись в разные стороны, так было больше шансов спастись…

Выпустив мужа из своих объятий, госпожа д’Айен поспешила к Розалии. Схватила ее за плечи и, глядя прямо в расширенные зрачки, исступленно повторяла:

— Он жив, жив, жив, он вернется! Молись, молись! Я тоже буду молиться за него!

Издали всё видится иначе, чем вблизи.

Когда в октябре прошлого года они наконец уехали в Шаваньяк, парижские газеты изрыгали ядовитую пену, точно бешеные собаки, Марат в своем листке "Друг народа" называл Лафайета "подлым Мотье[15]", обвиняя его в убийстве мирных граждан на Марсовом поле, хотя приказ стрелять по толпе отдал Байи. На самом деле Марат так мстил за закрытие клуба кордельеров. Марат метал свои ядовитые стрелы и в Конституцию; как только она была принята, он уехал в Лондон. Любой другой на его месте был бы объявлен эмигрантом, а с нищего Марата нечего взять…

Жильбера тянуло в Шаваньяк, но в то же время он боялся, что его отъезд воспримут как бегство. Однако в каждом городе на пути в Овернь его ждала торжественная встреча с приветственными речами мэра и других представителей власти и неизменным парадом Национальной гвардии.

Видя, как к мужу возвращается уверенность, Адриенна тоже приободрилась. Несколько недель совместной жизни в Шаваньяке стали моментом истинного счастья: Лафайет наслаждался простотой местных нравов, с удовольствием занимался хозяйством вместе с управляющим, проводил много времени с детьми, заботился о старой тетушке, шутил с Луизой и госпожой д’Айен, когда они приехали погостить. Увы, счастливой жизни не бывает: человеку дано лишь чувствовать себя счастливым какое-то время…

Лафайет снова уехал: Париж дышал злобой ему вслед, а к врагу нельзя поворачиваться спиной. Вскоре он с радостью сообщил Адриенне, что возвращается к своему настоящему делу — армии. Он верил, что война, последний довод королей, поможет удержать страну от падения в пропасть, объединив народ и сохранив конституционную монархию. Однако, стоило ему увидеть армию вблизи, как тон писем резко изменился. Полки не укомплектованы, плохо вооружены и не знакомы с дисциплиной; солдаты, развращенные подстрекателями, ни в грош не ставят офицеров-дворян, как тут воевать. Старик Рошамбо заболел — сказались старые раны, и Северную армию передали под начало Лафайета. Это неожиданное повышение тотчас породило новых врагов, причем самых неожиданных: герцог де Лозен, который теперь именовал себя Бироном, отринув дворянский титул, заявил, что с этой задачей лучше бы справился Люкнер — командир Рейнской армии, сам же он не желает служить "ни славе, ни глупости" генерала, с которым они вместе брали Йорктаун! Бриссо, который прежде разделял политические пристрастия Лафайета, теперь объединился против него с Робеспьером; даже поэт Андре Шенье, куда более даровитый, чем его брат-драматург, писал на Лафайета ядовитые эпиграммы! А тех друзей, которые остались верны, Жильбер терял одного за другим: в Мобёже он похоронил Гувиона, смертельно раненного ядром, когда австрийцы перебили французский авангард. Адриенна вновь терзалась от тревоги за мужа, а тут еще Луи де Ноайль, служивший полковником в Северной армии, уехал в Англию. Луиза стала женой эмигранта. И Марат вернулся во Францию…

Жильбер звал Адриенну к себе. После нескольких дней мучительных раздумий, она всё же осталась в Шаваньяке: не хотела подать предлог к клевете и стать обузой для армии. Потом мать, вернувшаяся в Париж, написала ей о храбром поступке Лафайета, который один встал на защиту короля, подобно древнему рыцарю. Издалека этот поступок расценили иначе. Всего несколько дней спустя Пруссия вступила в войну на стороне Австрии, Собрание бросило клич "Отечество в опасности!". Через Шаваньяк шел батальон добровольцев из Жиронды. Узнав, что замок принадлежит Лафайету, они захотели его спалить. Адриенна отправилась к ним сама, пригласила офицеров на обед, распорядилась накормить солдат и разместила их на постой в поселке — замок остался цел…

Все новости Адриенна узнавала теперь только из газет и писем матери. В конце июля герцог Брауншвейгский издал манифест, в котором было грозное предупреждение: в случае нападения на Тюильри и причинения малейшего вреда их величествам, за королевскую семью отомстят, примерно наказав мятежных парижан. Узнав об этом, герцог д’Айен, лечившийся в Швейцарии, немедленно вернулся в Париж, чтобы быть рядом с семьей в минуту опасности. Госпоже д’Айен было неуютно в их огромном особняке, расположенном слишком близко от монастыря фельянов и Манежа, она уговорила мужа переехать в маленький домиков Сен-Жерменском предместье. Ночь на десятое августа и весь тот страшный день она провела там, вместе с Розалией, молясь Господу, чтобы он сохранил их мужей. Д’Айен и герцог де Граммон были в Тюильри вместе с маршалом де Муши и князем де Пуа[16]. К счастью, всем им удалось уцелеть, хотя Розалия чуть не сошла с ума от страха, ведь Граммона искали среди мертвых. Не успели они обрадоваться счастливому исходу, как мать и отца Адриенны вызвали в Ратушу и потребовали у них объяснений, почему они переехали. Пришлось возвращаться в особняк, мимо которого только что возили телеги с растерзанными трупами…