Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Скажешь тоже! Где-то еще футляр был. – Я заглянул под кровать.
– У него замок сломался, мама вынесла в кладовку, – подсказала Вера.
Я сбегал в кладовку, принес матовый от инея и пыли футляр. Вера вытряхнула из него мусор, протерла сырой тряпкой.
Мы вышли на дорогу. Я нес аккордеон на плече, так было удобнее. Таня шла впереди, каблуки сапожек впивались в снег. Тропинка петляла между кочек. По верхушкам деревьев, переваливаясь с боку на бок, сопровождая нас, прыгала луна.
– Давай помогу, он, наверное, тяжелый. – Таня остановилась, преградила мне дорогу.
– А ну, посторонись! – шутливо двинулся я на нее.
– И не подумаю, – засмеялась она. – Ты мне лучше скажи, почему из магазина пришел сердитым.
– Тебе показалось.
– Не хочешь говорить? – обиделась Таня.
– Как тебе объяснить все? – Я замялся, не зная, что сказать. Она поняла по-своему.
– Ничего не надо объяснять. – Голос у нее дрогнул, сорвался. – Ты рассердился, что я к вам пришла.
– Таня, что ты говоришь! – взмолился я. – И как только такое пришло в голову. Ребятишки в тебе души не чают.
– А ты? – тихо, почти шепотом, спросила она.
Слова, которые я так долго носил в себе, которые были нужны именно сейчас, пропали. Я молчал, язык будто приклеился к зубам.
Сегодня, когда она появилась в нашем доме, я почувствовал, что Таня со свойственной ей прямотой пошла мне навстречу. Я боялся поверить в это. Все было так неожиданно. Меня пугало другое – может, она это сделала из-за жалости к ребятишкам?
Где-то в стороне от поселка лаяли собаки, и от их тоскливого бреха стало неспокойно на душе, точно я проскочил мимо дома близкого мне человека.
Рядом за кустами чернел забор детдома, чуть выше на меня осуждающе глядела луна. Таня закутала лицо платком, зябко поежилась.
– Пошли, чего остановились!
Я поднял аккордеон. Мне хотелось что-нибудь сказать ей, смять это молчание, сломать невесть откуда возникшую стену. Но я топал за ней следом, в душе проклиная себя.
«И в кого я такой удался! Обязательно нужно испортить все».
Миновали проходную, остановились около жилого корпуса.
– Вот и пришли, – сказала Таня.
Она поднялась на крыльцо, достала из кармана ключ, с металлическим хрустом щелкнул замок. Комната, в которой она жила, была маленькой, тихой и полупустой. У окна стол, над кроватью книжная полка, в углу тумбочка, на ней круглое зеркало.
– Раньше здесь сторожиха жила, – сказала Таня.
Я поискал глазами, куда бы поставить аккордеон. Таня убрала со стола тетрадки. Из самой нижней выпали и разлетелись по комнате листки с рисунками. Я поставил на стол аккордеон, собрал их в стопку, стал рассматривать. Чего только там не было! Деревья, дома, самолеты, машины, собаки, зайцы. На одном из рисунков я узнал детдом. Рядом с ним крохотные человечки, круглолицая, величиной с дом, воспитательница. Почти на каждом листке старательным детским почерком было выведено: «Татьяне Васильевне в день рождения».
Я вспомнил, как после концерта ребятишки подходили к ней, смущенно совали эти самые листки.
– Что же ты не сказала? – обиженно спросил я.
– А зачем? Мне и так хорошо было.
Таня подняла залетевший под стол листок.
– Посмотри. Вот Саня нарисовал.
Я узнал, вернее, догадался, что на рисунке Санька изобразил свой поселок Бакалеи. На переднем плане был нарисован клуб, от него, будто в очереди друг за другом, вниз шел ровный ряд домиков, чуть выше, под самый обрез листа, раскрашенные зеленым карандашом, бугрились гольцы.
– А самолет Наташа Горина нарисовала, – сказала Таня. – Помнишь, она говорила, что у нее отец – летчик. Девочки совсем одна. Вот она и выдумала себе родителей.
Таня посмотрела на меня, печально улыбнулась.
– И я тоже когда-то придумывала.
Я заметил, как у нее дрогнули, растянулись губы, захлопали ресницы. Но она все же сдержала себя.
Когда-то у Тани был свой дом, мать. Про отца она почему-то не вспоминала, стеснялась, что ли. По ее словам, мать была красивая, высокая, с мягкими руками. Больше ничего не помнила, разве что тот день, когда хоронили мать. Было много народу. Утонула она случайно, переправляясь на лодке через Ангару. Где-то посредине реки лодку опрокинуло ветром. Спасти ее не смогли, на роду, что ли, такая смерть написана. Тане тогда было три года. С тех пор она в детдоме.
– Видишь, какие они у меня. Весь мир подарили, – улыбнулась Таня.
И тут неожиданно для себя я понял: вся ее жизнь в этих ребятишках, в этом детдоме, в том, что она делает здесь каждый день, и недаром они так стерегут ее, следят за каждым шагом.
Таня забрала рисунки, аккуратно положила на стол.
– Раздевайся, я сейчас чай поставлю.
– Нет, нет, не надо, лучше ты приходи к нам завтра, – сказал я и замер: согласится или нет?
Таня быстро посмотрела на меня, кивнула головой.
* * *
Когда дела у Кости пошли на поправку, я уехал на вокзал покупать билеты. Вернулся вечером и застал дома Таню. Она читала вслух книгу, Костя сидел на кровати, грыз яблоко. На нем был синий в полоску свитер, такого раньше у него не было. Вера высунулась с кухни, она гладила белье, весело сказала:
– Степа, посмотри, что нам Таня принесла!
Сестра подбежала к столу, развернула большой сверток, достала пальто, примерила на себя. Пальто было зеленое с цигейковым воротником. Точно такое же я недавно хотел купить в магазине, но там не оказалось маленьких размеров.
– Павел Григорьевич выписал два комплекта, – смущенно сказала Таня. – Нет, он не даром, за аккордеон. Говорит: этому инструменту цены нет.
Она, видимо, боялась, что я не возьму или скажу что-нибудь против.
По глазам ребятишек я видел: они довольны, брат нет-нет, да скосит глаза на свитер, погладит его рукой.
– Раз принесла, какой может быть разговор!
Одежда была кстати, особенно пальто для Кости. Старое я исполосовал багром так, что на него было страшно смотреть.
Костя соскочил с кровати, подбежал к столу:
– Куда босиком, а ну марш на место! – крикнула Вера. – Только очухался, снова заболеть хочешь?
Костя на цыпочках побежал обратно, запрыгнул на кровать.
– Я валенки хотел показать, – обиженно сказал он.
– Мы здесь разобрали чемоданы, все перегладили. Смотри, сколько свободного места осталось, – говорила Вера.
Простыни, наволочки, полотенца и все прочее белье было сложено ровными стопками, чемодан легко закрывался, а когда собирались в первый раз, я давил на него коленкой, чуть не сломал замки.