С болью в сердце вспоминал Борис, что нигде его добрые намерения не увенчались успехом. Даже в горячо любимой семье не нашел он счастья. Ему, казалось, уже удалось устроить брак дочери с датским королевичем, но жених по приезде в Москву заболел и умер.

Везде несчастья, и нужны деятельные люди, а он, самодержавный царь, один, потому что на бояр нельзя положиться. При воспоминании о них горькие чувства сменились гневом. С первого же года его правления они стали плести сети интриг. Отовсюду шли доносы о злых замыслах бояр. Наиболее опасных он отправил в ссылку, но в Москве оставалось еще много его тайных врагов. Теперь они распространяют в народе нелепые толки, будто царевич Димитрий жив и идет отнимать у него царский престол. Правда, верный воевода Басманов одержал над дерзким самозванцем победу, но тот из толпы недовольных скоро собрал новое войско. Уже несколько городов перешли на его сторону и войско приближается к Москве.

Смерть Бориса Годунова

Горькие воспоминания, гнев на бояр и страх перед грозным движением народа во главе с самозванцем взволновали Бориса. Он и раньше хворал, а в этот день силы вовсе изменили ему. Внезапно хлынула из носа кровь, и царь стал терять сознание. Не помогли старания иноземных докторов – он умирал. Над ним, по обычаю того времени, успели совершить обряд пострижения в монашество. Этим отречением от всего мирского и закончилась жизнь Бориса Годунова.

Убийство Федора Годунова и его матери произошло 10 июня 1605 года. Судьба же Ксении Годуновой была иной. После прихода в Москву Лжедмитрий надругался над ней, а затем повелел постричь в монахини и сослал на Белоозеро в Горицкий Воскресенский монастырь.

Москва волновалась. Из Замоскворечья, из Неглинного, со всех концов и околиц широкой волнующейся лентой тянулся люд московский на Красную площадь. А оттуда, с колокольни Василия Блаженного, непрерывно, один за другим раздавались призывные удары колокола.

Звонари на колокольне

– Почто звонят у Василия, будоражат народ православный? – переговаривались на ходу москвичи. – Аль Отрепьев уж под Москвой объявился?

– От царя Дмитрия Ивановича послы с грамотой пришли, – заметил из толпы ражий детина, – Пушкин да Плещеев, чтоб покорились, значит, ему, царю московскому.

– От царя?! – грозно отозвались в толпе. – Ты, парень, ври, да меру знай. Какой он царь? Отрепьев Гришка, расстрига беглый, вор он. Царь у нас истинный в

Кремле сидит, Бориса сын, Феодор… А ты: «Царь…..» Аль в застенке не бывал?

Толпа была готова наброситься на неосторожного говоруна, но в этот миг неистовые крики с Красной площади отвлекли внимание всех.

– На Лобное их! – раздавалось оттуда. – На Лобное! Пускай там покажут всему народу православному, с чем приехали!

И вот на Лобном месте показались Пушкин с Плещеевым. Когда воцарилось молчание, сановитый Пушкин, бледный, трясущийся, начал свою речь. Вскоре он овладел собой, и слова его зазвучали в наступившей тишине отчетливо и твердо.

– Бояре, дьяки, торговый люд и весь народ московский! – начал Пушкин. – Прислал нас к вам царь Дмитрий Иванович объявить, что он идет в свою родную Москву занять отеческий престол, который захватили Годуновы.

На площади зашумели, но потом сразу стихли, когда увидели, что Пушкин вынул свиток с привешенной печатью и стал читать:

– «Вы думали, что изменники убили нас. И когда по всей Руси разнесся слух, что мы идем занимать отеческий престол, вы по неведению встали против нас, законного, Богом данного великого государя. Но я, государь христианский, по своему милосердному обычаю гнева за то на вас не держу, ибо вы так учинили по неведению и из страха…»

Князь Василий Шуйский на Лобном месте.

Художник А. Земцов

Невообразимый шум, хаос самых разнообразных восклицаний покрыли слова Пушкина.

– Какой он царь, да еще христианский?! – кричали одни. – Расстрига он беглый, изменник царю истинному Феодору Борисовичу!

– Здрав буди, царь Дмитрий Иванович! – кричали другие. – Не надо нам Годуновых! Разве мало Борис пролил крови народной? За ним и щенок его пошел: еще не высохла кровь на плахах да в застенках московских!

Напоминание о недавних жестокостях Годуновых охладило их защитников. А Пушкин между тем продолжал чтение грамоты, где говорилось, что все города русские уже сдались своему царю.

– «А не добьете челом нашему царскому величеству, – закончил Пушкин громко и угрожающе, – и не пришлете к нам просить милости, то дадите ответ в день праведного суда, и не избыть вам от суда Бога и от нашей царской руки».

В толпе воцарилось унылое, жуткое молчание. Вдруг его нарушил чей-то выкрик:

– Шуйского, Шуйского! Он ездил в Углич расследовать дело. Пускай он скажет нам прямо: убили царевича или жив он.

Толпа тысячами голосов подхватила этот выкрик, и на Лобном месте появился Шуйский. Лукавый огонек играл в глазах этого народного любимца, когда он, поклонившись в пояс на все стороны, начал свою речь.

– Народ московский православный! Поистине скажу вам то, что доселе таил на дне своей души. Ездил я тогда в Углич и все доподлинно узнал, увидел. Борис посылал убить царевича Дмитрия, а только рука Всевышнего спасла семя царя Ивана Грозного. Убит и погребен был не Дмитрий, а похожий на него сын поповский. Царевич жив и к вам теперь с помилованием идет…

– Да здравствует царь Дмитрий Иванович! – заревела толпа. – Долой щенка Борисова! Истребить всех Годуновых! Вязать, рубить их!

И разъяренная толпа бросилась к кремлевским палатам.

А до Годуновых уже долетела весть о том, что творится на Красной площади. Бледные, дрожащие стояли царица-мать и царевна Ксения в молельной перед освещенной тихим светом лампады иконой Богоматери. Уста их шептали горячую молитву. Юный царь ходил быстрыми, торопливыми шагами по палате, окнами выходившей на кремлевскую площадь. Он то подходил к решетчатым окошкам и через них всматривался вдаль, то вновь начинал шагать, и уста его что-то грозно, гневно шептали. Белолицый, черноокий, кудрявый – чем не под стать был юноша московскому престолу!.. Но на нем уже лежало заклятье: он был сын Годунова.