– Ты передай от меня Лесу Прентису, – сказал один водитель, – что ранние увольнительные – не предмет для переговоров.

– Тебе пепельницы понадобятся, – предупредил другой. – И побольше.

После примерно десятого подобного вторжения личностей, относившихся ко мне либо как к мальчику на побегушках, либо как к лакею-добровольцу, я закрыл Зал Приемов и запер дверь. Что-то подсказывало мне, что избранным представителям светит бурное время, и я надеялся, что сыграл полезную роль в придаче этому месту атмосферы святилища. Когда мы встретились с Бобом Литтлом, он сообщил, что встреча назначена на половину одиннадцатого в следующий понедельник.

В выходные чудесная погода, до сей поры сопутствовавшая забастовке, наконец сломалась, и в понедельник утром заморосил легкий дождик. В результате все прибывающие делегаты были обряжены в дождевики, и, наблюдая за их прибытием, я не мог не отметить, как похожи они друг на друга. Леса Прентиса и Джона Форда я знал в лицо, но, говоря по правде, отличить их от прочих коллег было трудновато. Все – типичные работники Схемы, и невозможно было представить, что придерживаются они настолько диаметрально противоположных взглядов.

Вольногулы прибыли с заранее подготовленной Вступительной Речью, в которой предлагали в будущем при составлении графиков учитывать ранние увольнительные с гарантированным окончанием рабочего дня в три часа хотя бы раз в неделю. Полноденыцики посмеялись над таким предложением: их назначенный оратором делегат назвал его «иллюзорным».

Звали этого человека Энди Пауэлл, и на предварительной встрече с мокрыми избирателями он произнес речь из-под зонтика. Сторонники этой партии собрались поблизости от автомойки, но, поскольку делегат говорил в уже ставший привычным мегафон, слова его разносились по всему двору отчетливо.

– Иногда, – громыхал он, – мне кажется, что наши друзья вольногулы обитают в какой-то стране грез. Никогда в жизни не работали они полный день и более того – они и не собираются этого делать!

Обвинение вызвало волну резких выкриков из публики, и, получив такую поддержку, он продолжал в том же духе еще несколько минут. К концу своего выступления он

Magnus Mills

уже исчерпал весь арсенал оскорблений, насмешек и инсинуаций. Ранние вольногулы кипели от негодования. Вскоре после они выпустили Дополнительное Заявление, описывавшее его тезисы как «смехотворные» и «бесполезные».

Вот в такой вот бескомпромиссной атмосфере четырнадцать избранных ровно в десять тридцать прошли в Зал Приемов.

– Славное начало, – заметил Джонатан, когда за ними закрылась дверь.

Весь главный коридор забили наблюдатели, жаждавшие первыми услышать об исходе саммита. Но время шло, и многие переместились в столовую, в конце концов оставив в коридоре только меня, Джонатана и Боба Литтла в компании нескольких упертых любопытствующих. Из комнаты не доносилось ни звука – ожидаемого гвалта, судя по всему, удалось избежать. Примерно в час дверь приоткрылась дюйма на два и подозвали Боба.

– Дело движется? – осведомился я по его возвращении.

– Пока нет, – ответил он. – Они просят прислать пива и сэндвичей.

– Хороший знак, – сказал я. – По крайней мере, у них организуется застолье.

– Да, с ящиком пива мы их упредили, – сказал Боб. – Как ты считаешь, Джордж сможет предоставить сэндвичи?

– Схожу узнаю. – Джонатан вылетел в двустворчатые двери и понесся вверх по лестнице в столовую. Вернулся он моментально. – Нет, не сможет. Говорит, что очень занят.

– Ну и что мы тогда будем делать? – спросил Боб.

– Не беспокойся, – сказал я. – У меня есть на примете человек как раз для такой работы.

Прибытие Мартина сорок минут спустя напоминало долгожданную атаку кавалерии с горизонта. К этому времени делегаты дважды повторили свое требование пропитания и, по словам Боба, уже являли признаки всевозрастающего раздражения. Когда, наконец, он смог их заверить, что сэндвичи готовятся, они в ожидании как-то успокоились. Мартин приехал вооруженный большой корзиной, набитой необходимыми ингредиентами, а также тарелками, ножами и хлебной доской. Разместился он в комнате по соседству, но не слишком близко к столовой (чтобы не расстраивать Джорджа), и сэндвичи вскоре потекли плотным и быстрым потоком.

– Сыр и латук для первой перемены блюд, – объявил он. – Затем яйцо с кресс-салатом, если им понадобится вторая.

Каждая тарелка подавалась с бутылкой пива и лично вносилась в Зал Приемов Бобом и Джонатаном, который к этому времени уже стал активным помощником Мартина. Я заметил, что одновременно с Мартином появился ряд довольно-таки бесполезных иждивенцев. Они вились вокруг его стола в очевидной надежде, что их тоже накормят, посему Боб по возвращении вынужден был недвусмысленно прогнать их прочь.

– Дрянские бакланы, – заметил он. – Ни стыда ни совести у некоторых.

Несмотря на ворчание, Боб явно был доволен тем действием, которое сказало на делегатов угощение, а поэтому убедил Мартина нарезать запас сэндвичей для послеобеденного резерва. Их накрыли белыми салфетками и поместили под надежную охрану до особого распоряжения.

Если кто-то и надеялся, что согласие будет достигнуто быстро, их ждало крупное разочарование. Может, конечно, люди за закрытыми дверями и расслабились от угощения, но в совокупности все они были орешками твердыми, и споры, следовательно, тянулись всю вторую половину дня. Многие забастовщики в половине пятого отправились по домам, зная, что судьба их теперь – в других руках. Осталось только самое ядро твердолобых вольногулов, полноденьщиков и экстремистов, которые поддерживали друг другу хмурую компанию до самого вечера, когда снабженцы начали прибирать свои запасы.

Мартин только закончил паковать все обратно в корзину, когда ему нанес визит Джордж.

– Я принес тебе чашку чаю, – сказал он. – Полагаю, никто раньше об этом не догадался, правильно?

Этого оказалось довольно, чтобы погасить возможную вражду между этой парочкой, и уже через десять минут они делились друг с другом опытом, как лучше намазывать масло на хлеб. А саммит тем временем продолжался. В шесть попросили еще сэндвичей, а также дополнительное пиво. Внося их в зал, Боб не забыл проинформировать делегатов, что в буфете уже ничего не осталось. По его замыслу, это должно было несколько подстегнуть делегатов, но усилия пропали втуне. И только вскоре после десяти часов двери открылись и в проеме возник изможденный Джон Форд, за которым показались Энди Пауэлл и остальные двенадцать. Они сгрудились в конце коридора, а Джон и Энди выступили вперед, чтобы произнести речь.

– Это был трудный день, – начал Джон. – Но благодаря усилиям Боба и всех вас, нам удалось прийти к согласию. Обе стороны полагают, что пролонгацией забастовки ничего не будет достигнуто, а следовательно, по тщательном рассмотрении мы подготовили Совместное Заявление, которое и зачитает сейчас мой коллега.