Марианна Цой (из повести «Точка отсчета»):

«Я не очень хорошо помню этот концерт. Меня удивило, что Витя совершенно не нервничал перед первым своим выходом на сцену. Только спустя некоторое время я поняла, что это не так. Просто волнение его было совершенно незаметно для посторонних.

Итак, Витя старался, Рыба очень старался, старались также помогавшие „киношникам“ Дюша, Фан и БГ. На последней песне выскочил даже Майк. Но, несмотря на все старания, ничего путного не получилось. Что было – то было! Однако неприятный осадок от первой неудачи испарился довольно быстро».

Значит, впервые оценила она песни Цоя потом, когда услышала их в сольном исполнении под гитару. Вот тогда Цой ее и поразил. А тот концерт она постаралась побыстрее забыть.

Все-таки как избирательна память! Несомненно, Витя нравился Марианне, значит, его песни тоже должны были быть прекрасны. Иначе не бывает. Но дошло это до нее не сразу, а только когда Цой спел их сам, без драм-машины и суетящихся вокруг партнеров.

Кроме всего прочего, мы должны помнить, что человеческая память не только избирательна, но и крайне дырява и ненадежна. Я обязан об этом предупредить, ибо расхождения в датировке одного и того же события в разных мемуарах достигают многих месяцев.

Или, как пишет Наташа Науменко: «Прошло еще сколько-то лет…»

А сколько? И не лет, а месяцев, скорее всего…

Я, например, точно знаю, что летом 1982 года Марьяна с Витей и несколькими приятелями поехали в Крым, где уже находились Боб и Люда Гребенщиковы. А Вишня пишет, что они печатали обложки альбома «45».

Но лето большое. Будем считать, что они напечатали эти обложки, растиражировали бобины (это были бобины, даже не кассеты!), успешно их продали и поехали в Крым.

Марианна Цой (из повести «Точка отсчета»):

«В городе наступило „+25 – лето“. Началась летняя маета. Меня опять потянуло на вступительные экзамены в „Муху“, куда мне ни разу не удавалось сдать хотя бы стабильно. Я железно что-нибудь заваливала.

В то лето я уже сама не была уверена – стоит ли затевать это вновь? Но привычка оказалась сильнее, и я опять подала документы. Когда Витя об этом узнал, молчаливому его возмущению не было предела. По его мнению, было нужно, то есть просто необходимо, поехать к Черному морю и жить там в палатке. И потом, зачем поступать, если это вообще не нужно?

– Ты что, хочешь стать художницей? – спросил он так, будто я добровольно собиралась вступать в коммунистическую партию.

Я, конечно, сказала, что не хочу, – и не стала. Более того, в „Мухе“ больше никогда не появлялась. Мне стало совершенно наплевать на дальнейшую маломальскую деятельность, и все принципы, которые казались правильными целых двадцать три года, улетучились как дым.

Я уже потихоньку стала помогать ему в работе и участвовать в его мытарствах. Стала что-то понимать во всей этой музыкальной кухне. Но всему этому еще только суждено было случиться, а пока мы быстренько наковыряли каких-то книжек, снесли их в „Букинист“ и купили билеты на поезд.

До отъезда оставалось недели две. Рыбе удалось к тому времени „нарыть“ в Москве какие-то квартирные концерты с помощью Сережи Рыженко, с которым они тогда очень дружили. О поездке мы узнали за два часа до отхода поезда. Мы заметались по квартире, собирая вещи, мой скотч-терьер Билл, обладавший сквернейшим характером, тоже ужасно занервничал и с перепугу, что его сейчас бросят навсегда, прокусил Вите руку. Пока ночью мы тряслись в жутком сидячем вагоне, рука посинела и надулась, как подушка. Несмотря на это, „квартирники“ были мужественно отыграны, и мы отправились в гости к Саше Липницкому. Кстати, на одном из этих концертов Витя впервые пересекся с Густавом, однако их дружба и совместная работа начались только года через два.

Мы бодро топали в сторону Садового кольца к незнакомому и загадочному хозяину дома, о котором в питерской тусовке уже ползали самые невероятные слухи.

Липницкий тогда еще не был музыкантом группы „Звуки Му“, а был этаким всеобщим меценатом, который принимал большими партиями нищих музыкантов из Питера и не только из Питера, всех кормил, поил, возил на роскошную родительскую дачу на Николиной Горе и вообще всячески ублажал. Кроме того, он был счастливым обладателем видеомагнитофона, который в те времена приравнивался к космическому кораблю.

Цой с Рыбой сыграли хозяину дома и его немногочисленным гостям, в числе которых был Артем Троицкий, коротенький концерт, а потом Липницкий засунул в магнитофон кассету с „Героями рок-н-ролла“. У него было несколько музыкальных видеокассет, и мы смотрели их без остановки. Заканчивали и начинали смотреть сначала. Этот марафон продолжался двое суток, пока нас не вернули к действительности явившиеся с юга Боб с женой Людмилой – черные как негры. И тут мы вспомнили о своих билетах и помчались в Питер, откуда через неделю с двумя нашими друзьями отбыли по горячим следам Гребенщикова в Малоречку – небольшой крымский поселок, где и прожили в палатке у самого моря целый месяц.

Сейчас я просто ничего не могу рассказать об этом путешествии, не нахожу слов, потому что по прошествии стольких лет выгорели в памяти яркие краски. Но музыку той поры я буду слышать всегда. „Музыку волн, музыку ветра…“

Я вижу, как волны смывают следы на песке

Я слышу, как ветер поет свою странную песню

Я слышу, как струны деревьев играют ее

Музыку волн, музыку ветра…»

Александр Липницкий (из интервью автору, 1991):

«Жаркие дни лета 1982 года. „Кино“ уже гремит – альбом „45“ успешно конкурирует в Москве с самим „Аквариумом“. 25 июля я устраиваю группе домашний концерт, пригласив московских художников и музыкантов. Хорошо накрытый стол стимулирует дуэт наших гитаристов, и песня „Лето“, на мой вкус, никогда не была так сильно спета, как в тот день».

Казалось бы, все складывается на редкость удачно.

Цою всего двадцать лет, у него записан первый альбом, который сразу стал популярным, его группа вступила в рок-клуб, пишутся новые песни, и он, наконец, обрел любимую женщину, которая его опекает.

Задачи, помимо житейских, очень ясные и простые: создать полноценную группу, которая могла бы давать электрические концерты. То есть, как минимум, найти басиста и барабанщика.

Потому что уже ходят разговоры о приглашениях в другие города, а на горизонте маячит Первый фестиваль рок-клуба.

И тут что-то начинает буксовать на ровном месте.

История разрыва Цоя и Рыбина так до конца и неясна никому, кроме них самих. Теперь она известна только Рыбину. Боюсь, что версия, изложенная им в своей книге, все же неполна.

Алексей Рыбин (из книги «Кино с самого начала»):

«Лето восемьдесят второго пролетело незаметно – я еще раза два съездил в Москву, Витька с Марьяшей – на юг, мы славно отдохнули и в начале осени снова встретились у меня на Космонавтов.