Я прекратила смачивать этикетки, поскольку не хотела ее опережать. Когда она вновь взяла банку, я сказала:

— Вы выросли в этом доме? — Я хотела знать о ней все.

Августа помотала головой.

— Нет, но моя мама выросла здесь. Именно здесь я проводила лето. Этот дом принадлежал моим бабушке с дедушкой, также как и земля вокруг. Большая Мама тоже держала пчел, на том же самом месте, где они и сейчас. До нее в этих местах никто отродясь не видел женщину-пасечницу. Она любила всем рассказывать, что женщины — лучшие пчеловоды, потому что у них есть особый дар любить существа, которые жалят. «Это выработалось годами любви к детям и мужьям», говорила она. — Августа рассмеялась, и я рассмеялась с ней вместе.

— И именно Большая Мама научила вас управляться с пчелами?

Августа сняла свои очки и протерла их шарфом, свисающим у нее с пояса.

— Она научила меня гораздо большему, нежели просто управляться с пчелами. Она рассказывала мне одну небылицу за другой — все про пчел.

Я навострила уши.

— Расскажите что-нибудь.

Августа постучала пальцем по лбу, словно бы хотела выколотить одну из небылиц, спрятанную в дальнем ящике своей головы. Затем ее глаза загорелись, и она сказала:

— Вот. Однажды Большая Мама сказала, что ходила вечером в Рождество к ульям и слышала, как пчелы поют рождественскую историю, прямо из Евангелия от Луки. — Августа принялась напевать: «И родила Мария сына своего первенца, и спеленала его, и положила его в ясли».

Я захихикала.

— Вы думаете, это было на самом деле?

— И да, и нет, — сказала она. — Некоторые веши происходят в буквальном смысле, Лили. А другие веши, как, например, эта, происходят не в буквальном смысле, но они все же происходят. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я не имела ни малейшего понятия.

— Вообще-то, нет, — сказала я.

— Я хочу сказать, что на самом деле пчелы не пели слов из Луки, но все же, если ты обладаешь особым слухом, ты можешь прислушаться к улью и услышать рождественскую историю где-то в глубине себя. Ты можешь услышать беззвучные вещи, вещи, которые кроме тебя не слышит больше никто. Большая Мама обладала подобным слухом. А моя мама — у нее, по большому счету, не было этого дара. Думаю, это передалось через поколение.

Мне не терпелось узнать больше о ее маме.

— Ваша мама наверняка тоже держала пчел?

Было похоже, что мой вопрос ее развеселил.

— О боже, нет, ей это было вовсе не интересно. Она уехала отсюда сразу же, как только смогла, и поселилась в Ричмонде, у своей кузины. Нашла работу в прачечной при гостинице. Помнишь, в твой первый день здесь я сказала, что выросла в Ричмонде? Оттуда мой отец. Он был первым цветным дантистом в Ричмонде. Они познакомились с моей мамой, когда она пришла к нему на прием с зубной болью.

С минуту я сидела и размышляла о неисповедимости жизненного пути. Если бы не зубная боль. Августа здесь бы не оказалась. И не было бы ни Июны, ни Маи, ни меда «Черная Мадонна», и я бы здесь не сидела и с ней не разговаривала.

— Я любила Ричмонд, но мое сердце всегда было здесь, — сказала она. — В детстве я не могла дождаться лета, так мне хотелось сюда приехать, а когда умерла Большая Мама, она оставила все это хозяйство мне, Июне и Мае. Я развожу здесь пчел уже около восемнадцати лет.

Солнце то заглядывало в окно медового домика, то исчезало за набегающей тучкой. Некоторое время мы молча работали в желтеющей тишине. Я боялась утомить ее своими расспросами. Но я уже не смогла сдерживаться. Я сказала:

— И что вы делали в Виргинии, пока не приехали сюда?

Она бросила на меня хитроватый взгляд, как бы говорящий: Боже мой, ты действительно хочешь много знать, и тут же начала рассказывать, ни на секунду не прекращая наклеивать этикетки.

— Я училась в колледже для преподавателей-негров в Мэриленде. Июна тоже там училась, но было нелегко найти работу, поскольку в Ричмонде не так много мест, где учатся негры. Так что я девять лет проработала экономкой. В конце концов я получила место учителя истории. Это продолжалось шесть лет, а потом мы переехали сюда.

— А как насчет Июны? Она засмеялась.

— Июну не заставишь вести хозяйство в доме у белых. Она пошла работать в дом гражданской панихиды для цветных, одевала и причесывала покойников.

Это казалось самой подходящей для нее работой. Она должна была хорошо ладить с мертвыми.

— Мая сказала, что Июна однажды почти вышла замуж.

— Это верно. Около десяти лет назад.

— Интересно… — я осеклась, не зная как спросить.

— Тебе интересно, было ли когда-нибудь, чтобы я почти вышла замуж?

— Да, — сказала я. — Наверное, да.

— Я решила не выходить замуж. Моя жизнь была достаточно трудна и без человека, который бы ждал, что я буду прислуживать ему день и ночь. Только не подумай, что я против брака, Лили. Я просто против того, чем это может обернуться.

Я подумала: Не только брак может так обернуться. А как насчет меня, прислуживающей Т. Рэю день и ночь, а ведь мы были всего лишь отцом и дочерью? Налей еще чаю, Лили. Почисть мне ботинки, Лили. Пойди принеси ключи от грузовика, Лили. Я искренне надеялась, что подобное не всегда происходит между мужем и женой.

— Вы бывали влюблены? — спросила я.

— Быть влюбленной и выйти замуж — две совершенно разные вещи. Я была однажды влюблена — конечно, была. Никто не должен прожить жизнь, ни разу не влюбившись.

— Но вы недостаточно его любили, чтобы выйти замуж?

Она улыбнулась.

— Я достаточно его любила, — сказала она. — Просто еще больше я любила свободу.

Мы клеили этикетки, пока не закончились банки. Тогда, для смеха, я смочила еще одну этикетку и прилепила себе на футболку, в ложбинку между грудей.

Августа посмотрела на часы и сказала, что мы так быстро все сделали, что у нас еще остался час до обеда.

— Пойдем, — сказала она. — Проведем «пчелиный патруль».

* * *

Хотя я и проводила «пчелиный патруль» с Заком, но с Августой не была у ульев с того самого первого раза. Я натянула длинные хлопковые штаны, которые были когда-то белой рубашкой Июны и Августы, рукава которой приходилось подворачивать на десять заворотов. Затем водрузила на голову тропический шлем, позволив сетке упасть мне на лицо.

Мы шли к лесу, находящемуся за розовым домом, и рассказы Августы все еще окутывали наши плечи. Я чувствовала их прикосновение, словно бы это была настоящая шаль.

— Одного я не могу понять, — сказала я.

— Чего же?

— Почему, если ваш любимый цвет — голубой, вы покрасили дом таким розовым?