В самых возмутительных случаях технологические компании даже отвлекают внимание ученых от масштабных научных исследований. В 2010-х годах навыки работы с ИИ стали настолько востребованы, что технологические гиганты стали переманивать университетских профессоров для помощи в решении корпоративных задач. Цель заключалась как в том, чтобы получить доступ к опыту университетов, так и в том, чтобы привлечь больше недавних выпускников, которые вслед за своими учителями перебрались бы из академических кругов в корпоративные лаборатории. С 2004 по 2018 год североамериканские университеты покинул 221 профессор, занятый в области искусственного интеллекта, — большинство из них продолжили карьеру в компьютерной индустрии или открыли собственный бизнес. За тот же период 160 преподавателей ИИ сменили университеты[200]. Эти цифры могут показаться незначительными, но, как сказал мне ведущий исследователь ИИ Стюарт Рассел, «у нас не так много профессоров ИИ, а на их подготовку уходит много времени»[201]. В период с 1997 по 2006 год вероятность перехода из академической среды в коммерческий сектор у ученых, занимающихся ИИ, была в сто раз выше, чем у ученых-биологов[202]. С утечкой мозгов из университетов в частный сектор исследования рискуют стать все более узкими — все больше ориентированными на коммерческие приоритеты крупных компаний[203].

Наконец, есть еще одна проблема, связанная с тенденцией к монополии. Борк особо на это не упирает, но дело в том, что компании важны не только для потребителей — они еще необходимы для функционирования общества в целом. Всем очевидно, что они должны платить налоги. В отношении первых гигантов экспоненциальной эпохи наши налоговые законы были щедрыми. Основная часть активов компаний экспоненциального века приходится на активы нематериальные, а нематериальные активы легко перемещаются через границы, и им легче проскользнуть мимо налогового инспектора. По данным журнала Economist, до 2020 года крупнейшие американские технологические компании платили налог в размере около 16% своей прибыли, что намного ниже тогдашней 35-процентной ставки корпоративного налога в США[204].

Их методы ухода от налогов весьма изобретательны. Одной из лазеек, давно полюбившейся американским технологическим гигантам, была «двойная ирландская» налоговая схема, когда крупные корпорации помещали свою нематериальную интеллектуальную собственность в зарегистрированную в Ирландии компанию, управляемую из какой-нибудь офшорной зоны, например с территории Бермуд. Для Ирландии эта компания офшорная, а для США — ирландская[205]. А прибыль? Прибыль остается необлагаемой. Эта практика начала выходить из моды, и, после того как Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) и администрация Дональда Трампа ввели ограничения на «двойную ирландскую» схему, по крайней мере одна технологическая компания прекратила в 2020 году эту деятельность[206].

В целом стремительный рост титанов экспоненциальной эпохи застиг правительства врасплох. Но несколько стран вроде Ирландии заметили этот сдвиг. Ирландцы быстро использовали сниженные налоговые ставки, чтобы привлечь суперзвезд новой экономики[207]. Многие государства ничего не предпринимали, в то время как их ведущие компании меняли адреса и начинали платить меньше налогов.

Однако при всей своей сложности проблемы, возникающие в связи с восхождением суперзвезд экспоненциального века, не стоит считать неразрешимыми. На самом деле у нас уже есть возможность ответить. Просто нужно изменить мышление. Прежде всего, необходимо выработать новый взгляд на монополию. В эпоху экспоненциального роста теория Борка рассыпается в прах: теперь не всегда можно заметить негативное влияние слишком крупных компаний на потребителей. К счастью, рыночное доминирование крупных технологических корпораций вдохнуло новую жизнь в некогда замшелую область антимонопольной науки и привело к появлению свежих интересных идей.

Например, в одной удивительно популярной работе ученого-юриста Лины Хан выдвигается альтернативная антимонопольная концепция, которая учитывает последствия доминирования Amazon в инфраструктуре и логистике[208]. Вместо того чтобы сосредоточиться на том, к каким последствиям приводят действия Amazon для потребителей, нам стоит обратить внимание на конфликты интересов, возникающие в результате огромных масштабов и инфраструктурной мощи. Рассмотрим пример компании Ecobee, которая производит устройства для управления домашним отоплением и продает их через платформу Amazon. Потребители могут подключить их к голосовому помощнику Alexa от Amazon. Wall Street Journal писала, что Amazon угрожала помешать Ecobee продавать товары, если компания не будет делиться с гигантом данными о потребителях. По мнению Хан, именно такое поведение, а не размер компании и есть ключевой показатель монополии. Предложения Хан — только первый этап, но они вполне разумны. Как только у нас появится новый свод правил для крупных компаний, станет проще предотвращать захват суперзвездами слишком большой власти.

Что делать, когда крупнейшие компании начинают стремиться к монополии? Прежде всего, антимонопольные органы должны более уверенно препятствовать приобретению крупными компаниями более мелких. Однако проблема в том, что любому регулятору трудно определить, что приобретение мелкой компании компанией доминирующей может через пять или десять лет привести к монополии. В 2005 году Google заплатила за мобильную систему Android сущие гроши. В то время на рынке телефонов шло сражение между BlackBerry и Nokia — какой вред могла нанести Google покупкой какого-то стартапа? Facebook купила Instagram, когда там насчитывалось с десяток сотрудников, за сумму, которую многие в то время считали абсурдно завышенной. Ни в том ни в другом случае антимонопольные органы США не подозревали, что через десять лет оба сервиса достигнут колоссального размаха.

Решение, возможно, заключается в том, чтобы регулирующие органы оставили за собой право утверждать любые приобретения крупнейших корпораций, даже если они покупают относительно небольших игроков на рынке. Их можно было бы наделить правом настаивать в будущем на продаже приобретения, если в результате него возникнут проблемы.

Такой подход предотвратил бы скупку платформами экспоненциального века целых секторов рынка. Но мы также могли бы попытаться остановить органический рост этих компаний. Здесь стоило бы задействовать «идею оперативной совместимости». Это знакомая уже концепция общего языка, позволяющая различным типам почтовых сервисов взаимодействовать, что на ранних этапах способствовало росту интернета. Сегодня совместимость платформ — большая редкость. Если вы работаете водителем в Uber и решили перейти в конкурирующий сервис, придется все начинать с нуля — без рейтингов и отзывов клиентов. Это как если бы вы купили новый факс и убеждали бы всех своих клиентов купить аппарат той же модели, чтобы вы могли взаимодействовать.

Настаивать на совместимости, особенно для организаций, достигших определенного размера, — это один из способов нарушить сетевые эффекты, которые позволяют компаниям постоянно укрупняться. Например, если я размещу свои товары на eBay, кто-то может найти их на конкурирующем сервисе и сделать ставку. Если я разместил короткое видео своей тренировки в Instagram, мои друзья на LinkedIn должны иметь возможность восхититься им и послать