До мельчайших подробностей Тодоровский запомнил и последние дни войны: «Мне запомнился один бой километров за 50 от Берлина. Там немцы создали мощную линию огйЬвых точек в скалах, неприступных, как крепость, но наша атака все-таки сломила их оборону. Мы вышли на Эльбу… Здесь немцы защищались особенно ожесточенно, пытаясь эвакуировать население и особо важные документы на территорию, которую занимали союзники…

Утром 9 мая вдруг наступила оглушительная тишина. Мы пошли на берег реки и увидели, что мост забит сгоревшими и подорванными автомобилями. Немецкие солдаты пытались вплавь добраться до противоположной стороны, занятой американцами. Никто не стрелял.

Наконец-то мы смогли сбросить сапоги и пропотевшие портянки, пройтись босиком по молодой зеленой траве. Рядом с нами на лугу мирно паслись лошади, где-то невдалеке играли на аккордеоне. А потом к нам приехал командир дивизии и объявил: война закончилась!»

«Именно в этот момент вдруг стало понятно, что такое счастье. Оно заключалось в том, что мы остались живы…»

В Германии лейтенант Тодоровский оставался до февраля 1946 года: «Наша часть там прекрасно устроилась: в казармах около аэродрома, где мы жили, практически всегда была горячая вода — роскошь, о которой мы совсем забыли. Меня назначили шавой администрации маленького немецкого городка… Послевоенная жизнь понемногу налаживалась. Вскоре в нашем городке открылся первый пивной бар, где по вечерам устраивали танцы, и уставшие от войны офицеры бегали туда тайком, переодеваясь в гражданскую одежду».

Снова и снова возвращаясь к прошлому, Петр Ефимович говорит: «И главное — там была любовь. Потому что в основном все-таки воевали люди от 18 до 30 лет, всем своим существом устремляющиеся к любви, но зачастую так и не успевшие ее познать».

Комендантом маленького немецкого поселка лейтенанта Тодоровского назначили через месяц после подписания капитуляции: «Задача была поставлена такая: избрать местное руководство и совместно с ним заставить местных жителей срочно начать посевные работы и восстановление всех фермерских хозяйств, потому что назревал серьезный голод. Мне был дан взвод автоматчиков для борьбы с нашими разгулявшимися солдатиками, которые действительно воровали, грабили, врывались в дома, молодых немок насиловали… Мотив у них был один — как они с нами, так и мы с ними. Приходилось арестовывать и отправлять куда следует. Так продолжалось около месяца, а потом вышел приказ Жукова: все войска перевести в лес. Бойцы опять оказались в землянках, и в город попасть могли только офицеры по специальным увольнительным. Немцам повезло, период мародерства был очень коротким».

Что же касается любви, то была она у Петра Ефимовича и с немками: «С двумя девушками меня там связала судьба. Первый раз получилось так. Появились сведения о том, что многие семьи высокопоставленных офицеров не успели переправиться к американцам и остались по нашу сторону Эльбы. Мне дали секретное задание — выявлять их с помощью местных жителей и доставлять в очередное место. Я узнал, что в каком-то домике прячется племянница Паулюса. Ночью мы окружили этот домик, вошли и успокоились — никого там не было, только окно было распахнуто. Потом разобрались, узнали, что там живет вовсе не родственница Паулюса, а обычная девушка — Ханело-ра. На третью ночь мы ее поймали. Она оказалась замечательно смешной и очень симпатичной. А я жил в то время в центре этого поселка в двухэтажном доме. На первом этаже — мой взвод, а на втором — я и переводчик. И мы с ним, два дурачка молодых, решили сделать Ханелору нашей официанткой. Местная пожилая немка готовила нам еду, а Ханелора приносила наверх. Конечно, мы обязаны были сдать девушку в соответствующие органы, потому что, допросив ее, узнали, что она была зенитчицей и сбила два американских бомбардировщика, а перед приходом наших специально отдалась первому попавшемуся немецкому солдату, чтобы русские ее но изнасиловали. Вот таким ежиком была. Но мы докладывать о ней не стали. Скоро она поняла, что нас бояться не стоит, и полностью к нам расположилась. Особенно ко мне… Прожила у меня Ханелора около месяца. Но однажды ранним утром в спальню, где мы были с ней, вошел подполковник и приказал отправить девушку в распоряжение политотдела… Очень тяжело мы с ней расставались».

Второй роман начался некоторое время спустя, когда у аккордеона, на котором лейтенант учился играть, стали западать клавиши: «Кто-то мне сказал, что в городе есть музыкальный мастер. Я пришел к нему, и дверь мне открыла замечательная девушка, с таким чистым-чистым лицом. Ее отец (в результате ранения на Восточном фронте он был без ноги) оказался действительно отличным мастером, аккордеон он мне настроил. Когда я пришел за ним, то попросил девочку — не помню уже, как ее звали, — подыграть мне. Она взяла свой маленький аккордеончик, и мы заиграли вдвоем. Здорово получилось. Я стал приходить к ним в гости — музицировать… Со временем ее родители начали позволять нам оставаться в комнате наедине. Мы целовались, но больше ничего себе не позволяли — все-таки рядом находились папа и мама. Это уже была потрясающая девочка, и любовь у нас с ней была очень чистая, светлая… Но закончилось все печально. В марте 1946-го нас по тревоге подняли, и мы стали грузиться в эшелоны, чтобы ехать в Россию. Я побежал к ней прощаться, но, подбежав, увидел, что ее отца выводят наши смершевцы. А моя девочка и ее мама, рыдая, бегут за ним… Выяснилось, что он был “нехорошим” немцем. Капитан, арестовавший его, подошел ко мне и сказал: “Скажите спасибо, что вы уезжаете…” Да-а, там были настоящие трагедии. Кстати, когда наш эшелон медленно выезжал из этого немецкого городка, то на платформе под мокрым снегом стояла группа немецких женщин, которые кричали из темноты: “Коля! Сережа! Игорь! Прощайте!!!” Вот такие страсти разворачивались».

В августе 1946 года Петр Ефимович получил свой первый офицерский отпуск. Без предупреждения он отправляется в Саратов, навестить свою первую любовь Яну. Вот ее дом, а на пороге встречает капитан весь в орденах и с нашивками за ранения. Это его училищный командир взвода Добров. Его очень любили курсанты за доброту, за отсутствие солдафонщины и всепрощение. Но что он делает здесь?

Сели за стол под бутылку белой, пошел разговор… Лейтенанта Доброва тогда разжаловали в рядовые, воевал, два ранения, вернули звание. После третьего тяжелого ранения медсанбат, армейский госпиталь, две неудачные операции и госпиталь в Саратове, где было училище. Выходила Яна… и они расписались. Работает старшей сестрой, учится заочно на втором курсе медицинского. Пока говорили, появилась она.

«На пороге стоит Яна! ОНА! Та, которую я так долго искал, так долго ждал, так страстно целовал, так серьезно договаривались: если останусь жив, обязательно поженимся. И вот ОНА стоит, смотрит на меня и не верит своим глазам.

Такой красивой я ее еще никогда не видел: легкое летнее платье, глубоко декольтированное, округлые плечи, новая прическа и глаза — широко расставленные, хоть бери и разглядывай их по отдельности.

— Петя-аа! — кричит Яна и бросается на меня. Целует, целует. — Ты жив?! Какое счастье! Жив! — и снова целует в губы, щеки, глаза.

На лице Доброва растерянная усмешка: слишком эмоционально, слишком долго его жена целует лейтенанта. Яна не обращает на него внимания, ее слезы падают на лейтенантскую грудь, за воротник гимнастерки…