Гомон. Собаки носятся, предчувствуя… нет, не забаву. Убивать ради забавы – это неправильно. Нехорошо. А вот чтоб мясо заготовить, чтоб на всю-то общину, это надобно. И шкуры… осенью зверь жирный, нагулявший за лето. Самое оно бить.

Они уходят.

Женщины остаются. Но не сидят без работы. Надобно подготовить все. И чаны, в которых топить сало будут, и костры, колоды для разделки, дрова для коптилен и щепу. Травы. Соль…

- Печень жарили, - выдавила я. – Сразу… когда возвращались. По куску. Маленькому. Я её терпеть не могла, а мать заставляла. Говорила, что полезно очень. Надо.

Я сглотнула вязкую слюну.

Что сказать… меня и прочих девчонок моего возраста отправляли посуду намывать да натирать. Нет, так-то она чистая была, но все одно сполоснуть, начистить котлы до блеска.

Потом полы мести.

Скрести.

И как понимаю, не из великой на то надобности, но чтобы мы, занятые, не крутились под ногами, не мешали взрослым людям.

- Здесь… другое, - я усилием воли загоняю память в дальний угол разума. Нет их. Никого нет. И меня, той, прежней, упрямой и своевольной девчонки, тоже нет.

И Тихоня ничего не отвечает. Только поднимается. Смотрит на меня. И вздыхает.

- Его не здесь потрошили, - Бекшеев нарушает тишину. – Шкаф чистый. Да и неудобно… как мне кажется… в шкафу.

- Согласен. Потрошили. Да и в шкафу он не за ноги висел. Тут он…

Тихоня нырнул в шкаф.

- Крюки тут… внутри… такие, здоровущие. Таких не видел… ладно, давай второго. Посторонись.

- Помочь?

- Сиди! Он тут… давненько. Твою же ж мать… чтоб вас всех…

Ругался он душевно.

И долго.

А потом внутри что-то захрустело, и мушиный рой, притихший было, вновь пришел в движение. Проклятье… надеюсь, в части у них баня есть.

Сутки не вылезу.

Или…

- Давай…

Второе тело легло рядом с первым.

- Там еще есть, - Тихоня убрался в шкаф. – Погоди…

А я поняла, что все-таки осталось во мне что-то человеческое. Желудок сжался комом. Кислая слюна наполнила рот, и сколько бы ни глотала, меньше её не становилось.

Я ведь видела мертвецов.

Спокойно.

Много и разных.

Там. Раньше. И не все они были… обычными. Хватало изуродованных. Огнем. Бомбами. Хватало несвежих, потому что порой там, где мы шли, хоронить людей было некому. И тогда почему-то вид обугленных, искореженных, полуразложившихся порой тел оставлял меня равнодушной.

Что изменилось?

Или дело в том, что тогда все-таки была война?

- Давно лежит, - отстраненно заметил Бекшеев. – Надо кого-то из медиков… целителя бы. Точно бы сказал.

Матушку его, к примеру. Хотя… нет, пусть уж лучше на Дальнем остается. Целители должны людей лечить, а не это вот все…

Я прикрыла глаза, заставив себя успокоиться.

В самом-то деле…

Еще в обморок осталось, чтоб подтвердить звание нежной барышни. Это труп. Старый. Полуразложившийся и оттого мерзкий. Но всего-навсего труп.

Живые, они куда опасней.

К примеру тот, кто этот труп засунул в шкаф. Зачем?

- Любопытно… - голос Бекшеева донесся словно издалека. И это окончательно привело меня в чувства. Хоть ты пощечину себе отвесь, право слово. – Его тоже выпотрошили, но голова на месте. И кожа… кожа только местами тронута. А вот ноги одной не хватает. И руки… Зима?

Я заставила себя открыть глаза.

Ноги у покойника и вправду не было. Как и руки. И… пары ребер? В груди и животе зияла черная дыра, в которой что-то ползало.

- Знаешь… - я сглотнула все ту же вязкую и кислую слюну. – Давай мы их просто в мертвецкую отправим, а потом дождемся заключения?

- Погоди… - прогудел Тихоня из шкафа. – Тут еще один… но этот старый, вон, почти чистенький… подсоби.

И Бекшеев, глянув на меня, просто шагнул к шкафу.

- Давай… - сказал он. – Зима, сходи за машиной и кем-нибудь, кто…

Я кивнула.

И не стала спорить.

Глава 16 Лёжка

Глава 16 Лёжка

«С печалью в сердце отмечаю я, что в годы последние все большее число охотников предпочитает низкую и куда более простую ружейную охоту благородному искусству псовой ловли, отговариваясь сложностью и дороговизной оного. Очевидно, что и вправду содержание псарен требует немалых денег, однако с утратой интереса уходит великая эпоха, когда…»

«В защиту русской борзой», статья помещика Троекурова, отпечатанная в осеннем номере «Русского охотника»

Три трупа. Самый старый выглядел вполне себе целым, чем выгодно отличался от прочих. Тело словно усохло, скукожилось. Полупрозрачные волосы, сквозь которых проглядывали остатки пергаментной кожи. Одежда частью истлела, но в ней угадывались остатки темного платья.

Ткань плотная.

На воротничке – желтоватое кружево, почти, к слову, целое. На ногах – туфли с крупными потемневшими пряжками. При том что к ногам этим туфли кем-то заботливо привязаны. Да и сама женщина укутана в остатки то ли одеяла, то ли покрывала.

- Этой лет пять… а то и семь, - Тихоня уложил покойницу чуть в стороне. – Если не больше. Не из наших.

- Не спеши, - сказал Бекшеев.

Почему-то именно это тело приковывало взгляд.

И казалось, что еще немного, и у него получится увидеть лицо женщины. Это было важно. Очень… но…

Не выходило.

Дар шелохнулся и ушел.

- Тут… - Зима заглянула-таки в окно, не удержавшись. – Подпол быть должен. Машина ушла. Новинский говорит, что ждать часа два, если еще управятся, так что…

Два часа – это немного.

Потом будет дольше. Тела нужно перенести. Загрузить, желательно так, чтобы они доехали нормально, не развалившись в процессе перевозки. Довезти… куда? В часть? Нет. В город. В части Бекшееву делать нечего. Разве что и то тело, которое в их мертвецкой осталось, тоже надо будет забрать. Не факт, конечно, что в городе специалисты лучше… хоть ты и вправду матушке звони.

Если позвонить, она приедет.

Или Одинцову? Должны же у него люди быть на примете.

Ладно, потом разберутся. А пока надо снимки сделать, тем паче, свет неплохой. Особенно этой… лет пять? Семь? Если и больше, то не намного. Стало быть, она не из числа деревенских. Да и вид у нее… конечно, Бекшеев о деревне знает не так и много, но как-то вот…