Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Когда я проработал два года, меня бросили на чтение лекций в средних классах школы. Рассказывать детям увлекательные истории про полицию, предупреждать их насчет наркотиков и контактов с незнакомыми людьми. Мне очень понравилось это назначение, я ведь люблю детей. Однажды ко мне обратилась одна учительница. Рассказала о девочке из седьмого класса. Ей было двенадцать лет, и она отсасывала у мужиков за пачку сигарет. Учительница попросила меня поговорить с ней.
Я подошел к ней после уроков. Хорошенькая маленькая девочка. Светленькая. С подбитым глазом. Я спросил, откуда фингал. Она не захотела рассказывать. Я проверил, что творится у нее дома. Ситуация типичная: мать-алкоголичка – на пособии, отец отбывает от трех до пяти в Квентине. Ни денег, ни надежды, ни единого шанса. Но эта малышка любила читать. Я отвел ее в книжный магазин на углу Шестой и Вестерн, познакомил с хозяином. Я дал хозяину сотню и сказал, что это кредит для малышки. То же самое я проделал в винном магазине в том же квартале: за сотню долларов можно купить целую кучу сигарет.
Девочка хотела меня отблагодарить. Рассказала, что «фонарь» под глазом ей поставил один клиент. У нее скобки на зубах, и она поцарапала член одного клиента, которому делала минет. И тут она меня спрашивает: может, я хочу? Я, ясное дело, говорю: «Нет» – и читаю ей длинную лекцию. Но продолжаю встречать ее. Она живет на моем участке, я все время ее встречаю. Она вечно курит и вечно с книжкой в руках. Выглядит довольной.
Как-то раз она останавливает меня, когда я патрулирую один в своей черно-белой машине, и говорит:
– Вы мне правда очень нравитесь. Мне бы очень хотелось у вас отсосать.
Я говорю: «Нет», – и она начинает плакать. Этого я вынести не могу. Хватаю ее, обнимаю, прижимаю к себе и говорю, что она должна учиться, как сам дьявол. Тогда она тоже научится рассказывать истории.
Голос Ллойда дрогнул. Он отер губы и попытался вспомнить, что, собственно, хотел сказать.
– Ах да, – добавил он наконец, – я забыл сообщить, что маленькой девочке теперь двадцать семь лет, она получила магистерскую степень по английской литературе. У нее все будет в порядке. Но… где-то по соседству бродит парень, который хочет ее убить. И твоих дочерей, и моих… Он очень умен… но я не дам ему убить кого-нибудь еще. Это я тебе обещаю. Клянусь.
Увидев в светло-серых глазах Ллойда печаль, которую тот не мог выразить словами, Датч промолвил:
– Достань его.
– Достану, – ответил Ллойд и ушел, зная, что старый друг дал ему карт-бланш и отпущение грехов за все, что он собирался сделать, какие бы правила при этом не были нарушены.
На следующее утро, после беспокойной ночи, проведенной за обдумыванием информации, почерпнутой из шестнадцати дел, Ллойд поехал в библиотеку в центре города. По пути он соображал, как бы лучше выстроить дальнейший маршрут, сортировал в уме второстепенные детали и изобретал уловки и лазейки для прикрытия собственной задницы. Ему предстояло здорово побегать, и он хотел приступить к работе в полном спокойствии ума, заранее подготовившись. Он закрыл окна в машине и отключил полицейскую рацию, чтоб не трещала над ухом. Все посторонние мысли, не касающиеся расследования, Ллойд выбросил из головы. Со стороны Фреда Гаффани и более высокого начальства отдела убийств и ограблений он был прикрыт железно. Он позвонил двум детективам, работавшим под его началом по делу Нимейер. Те доложили, что поиски в книжных магазинах Лос-Анджелеса пока не дали ничего положительного. Он велел им действовать автономно, прислушиваясь к своим инстинктам, и докладывать Гаффани дважды в неделю, давая этому помешанному на Иисусе психу понять, что он, сержант Хопкинс, будет работать в гордом одиночестве: такова участь гения. Гаффани воспримет это как часть их молчаливого уговора, а если и пожалуется на отсутствие Ллойда в Паркеровском центре, Датч Пелтц вмешается и задушит эти жалобы на корню, используя весь свой авторитет. Ллойд был прикрыт.
Что касалось самого расследования, всю фактическую сторону Ллойд уже изучил по делам погибших женщин. Действовал он в обстановке оглушительной тишины. Дженис с девочками поехала погостить к своему Другу Джорджу, заночевала в его квартире на Оушен-парк, и Ллойд остался один в доме. Там он и читал дела. Ему хотелось совместить уничтожение невинности путем убийства со своими собственными усилиями приобщить невинность к правде жизни путем рассказывания историй. Поэтому Ллойд перенес дела в спальню Пенни и читал их там. Он надеялся, что аура его младшей дочери придаст ему сил и поможет отыскать факты в загадочных лабиринтах психопатического сознания. Новых фактов он не отыскал, но нарисованный им психологический портрет преступника обрел иное измерение, сделавшее его еще более правдоподобным.
Хотя у него не было доступа к информации о нераскрытых убийствах, совершенных до 1968 года, Ллойд не сомневался, что преступления начались ненамного раньше этой даты. Это убеждение основывалось на психологическом портрете убийцы, который он составил, руководствуясь своими подозрениями и интуицией. Ллойд чувствовал, что имеет дело с гомосексуалистом. Вся разветвленная генеалогия убийств была, по сути, лишь попыткой скрыть этот факт от себя самого. Он сам еще не знал. До Линды Деверсон и Джулии Нимейер убийства нередко бывали жестокими, но говорили о наслаждении капризного извращенца хорошо проделанной работой, а также о почти болезненной любви к анонимности. Убийца понятия не имел о том, что собой представляет. Чудовищно изуродованные тела Линды и Джулии стали разделительной гранью. Эта психологическая «точка невозврата» основывалась на паническом страхе перед осознанием пробуждающегося сексуального влечения – такого постыдного и неодолимого, что его приходилось топить в крови.
Ллойд выстраивал связи с прошлым. Убийца был – должен был быть! – жителем Лос-Анджелеса и обладал необычайной физической силой – отрубал конечности одним взмахом топора. Убийца, несомненно, был физически привлекателен и способен с легкостью, даже не без изящества маневрировать в мире геев. Ему отчаянно хотелось этого, но если бы он уступил, уязвимость, неразрывно связанная с сексуальным контактом, уничтожила бы его жажду убивать. Сексуальность пробуждается в отрочестве. Исходя из того, что убийца все еще находился на подъеме сексуальной потенции, а также из того, что убийства начались примерно в январе 1968 года, Ллойд дал монстру пятилетний инкубационный травматический период. Это означало, по его прикидкам, что тот достиг совершеннолетия в начале или в середине шестидесятых, то есть в настоящий момент ему около сорока. Сорок максимум.
Покинув автостраду на уровне Шестой улицы и Фигероа, Ллойд прошептал:
– Десятое июня, десятое июня, десятое июня.
Он припарковался на четной стороне улицы и укрепил под «дворником» на ветровом стекле знак «Офицер полиции на дежурстве». Истина ошеломила его как удар обухом по голове, пока он поднимался по ступеням библиотеки: монстр убивал, потому что хотел любить.
Путешествие Ллойда в прошлое по микрофильмам заняло четыре часа. Он проверил каждое десятое июня с 1960 по 1982 год. Начиная с «Лос-Анджелес тайме» и кончая «Лос-Анджелес гералд экспресс» и его дочерним изданием «Лос-Анджелес икзэминер», он просеивал заголовки, большие статьи и короткие заметки, рассказывающие обо всем – от высшей бейсбольной лиги до волнений и беспорядков в зарубежных странах, предварительных показов летней моды и результатов первичных выборов. Ничто в этом параде информации не привлекло его внимания, ничто не зацепило глаз как некий фактор, потенциально способствующий убийственной страсти, ничто не заставило мыслительный механизм включиться и развить гипотезу. Десятое июня было его единственным ключом к опознанию убийцы, но газеты Лос-Анджелеса освещали этот день, как любой другой.