«К черту», – решила она и спросила:

– Что ты пытался доказать?

– Это провокационный вопрос, Кэтлин, – заметил Ллойд.

– Ты сам меня провоцируешь. Но я верю в равенство. Можешь спросить меня о чем угодно, я отвечу.

Ллойд принял предложение с энтузиазмом.

– Я хотел прыгнуть в кроличью нору вслед за кроликом, – сказал он. – Мне хотелось разжечь костер под задницей у всего мира. Хотелось стать крутым парнем, чтобы Джинни Скейкел сделала мне массаж. Мне хотелось вдыхать и выдыхать чистый белый свет. Такой ответ тебя устраивает?

Кэтлин улыбнулась и изобразила ладонями беззвучные аплодисменты.

– Отличный ответ, сержант. А почему ты бросил это дело?

– Двое мальчиков погибли. Они ехали в одних санках. «Паккард» пятьдесят третьего года размазал их по асфальту. Одному оторвало голову. Моя мама попросила меня больше не рисковать. Она говорила, что есть более разумные способы показать свою храбрость, и рассказывала мне истории, чтобы как-то скрасить мое огорчение.

– Огорчение? Значит, тебе хотелось и дальше играть в эту безумную игру?

Ллойд упивался изумлением Кэтлин.

– Конечно, – подтвердил он. – Подростковый романтизм за один день не пропадает. Может, теперь твоя очередь, Кэтлин?

– Пожалуйста.

– Отлично. Ты – романтик?

– Да… В глубине души… я…

– Вот и хорошо, – перебил ее Ллойд. – Давай встретимся завтра вечером?

– Что ты задумал? Ужин?

– Да нет.

– Концерт?

– Очень смешно. Честно говоря, я подумал, что мы могли бы просто пошататься по Лос-Анджелесу. Посмотреть, где еще сохранились романтические местечки.

– Пытаешься ко мне приставать?

– Безусловно, нет. Думаю, нам надо сделать нечто такое, чего ни один из нас раньше не делал. Значит, ни о каких приставаниях речи быть не может. Ты в игре?

Кэтлин взяла протянутую руку Ллойда:

– Я в игре. Здесь в семь?

Ллойд поднес ее руку к губам и поцеловал.

– Я буду здесь, – пообещал он и поспешно ретировался. Чтобы не нарушать торжественность минуты.

* * *

Ллойд опять не вернулся домой к шести. Дженис готовилась к вечеру, чувствуя неимоверное облегчение. Она радовалась, что Ллойда нет дома и его отсутствие становится все более частым и предсказуемым. Радовалась, что девочки заняты своими делами и подругами и вроде бы совершенно не замечают этого. Она с удовлетворением отметила, что ее собственное отчуждение уже достигло таких пределов, откуда нет возврата. Скоро, очень скоро она сможет сказать своему мужу: «Ты был любовью всей моей жизни, но теперь все кончено. Я не могу до тебя достучаться. Я больше не в силах выносить твое ненормальное поведение. Между нами все кончено».

Одеваясь для вечера танцев, Дженис вспомнила эпизод, давший ей первоначальный толчок к мысли о расставании с мужем. Это случилось две недели назад. Ллойд отсутствовал три дня. Ей физически его не хватало, она тосковала по нему и даже была готова пойти на уступку в отношении его ужасных историй. Она легла спать обнаженной и оставила на столике у кровати зажженную свечу в надежде проснуться от прикосновения его рук к своей груди. А проснувшись, увидела склонившегося над ней Ллойда. Он был обнажен и тихонько раздвигал ей ноги. Дженис задушила в горле крик, когда он вошел в нее, ее глаза в ужасе не могли оторваться от его лица, искаженного чудовищной судорогой. Когда он кончил, его руки и ноги задергались, словно в припадке. Она крепко обняла его и поняла, что наконец-то обрела силы для новой жизни.

Дженис надела брючный костюм из серебристой парчи – он великолепно отразит мелькающие огни в «Первой студии» – и ощутила угрызения совести. Пытаясь заглушить в душе остатки рабской преданности, она стала думать о своем муже жесткими медицинскими терминами.

«Он психически неуравновешенный, одержимый человек. Он не способен измениться. И никогда никого не слушает».

Дженис собрала дочерей и отвезла их в дом Джорджа на Оушен-парк. Его любовник Роб приглядит за ними, пока они будут танцевать с Джорджем всю ночь напролет. Роб расскажет им добрые сказки и приготовит большой вегетарианский пир.

«Первая студия» была запружена публикой по самые стропила – исключительно элегантные мужчины, колышущиеся, как водоросли в морской глубине, то навстречу, то прочь друг от друга. В мигающих огнях, синхронизированных с музыкой, их тела приобрели сверхъестественную гибкость. Дженис и Джордж еще на стоянке, сидя в машине, нюхнули кокаина и представили, как их появление станет торжественным королевским выходом, одним из самых величественных в истории. Они вплывут в зал подобно кинозвездам под вспышки и щелканье фотоаппаратов, под треск кинокамер. Оказавшись на танцплощадке, Дженис – единственная женщина в зале – почувствовала, что ее тело – самое желанное в свете мигающих огней. И это было не похотливое желание, а отчаянная тоска по перевоплощению. Каждому из этих мужчин хотелось переселиться в ее тело – высокое, царственное, загорелое и грациозное. Каждый из них мечтал стать ею.

Поздно ночью, когда она вернулась домой, Ллойд ждал ее в постели. Он был с ней особенно нежен, а она отвечала на его ласки с глубокой печалью. Перед ее мысленным взором проносились разрозненные образы, и Дженис старалась не поддаться любви мужа. Она думала о разных вещах, но ей и в голову не приходило, что всего двумя часами раньше ее муж занимался любовью с другой женщиной. С женщиной, которая называла себя «чем-то вроде предпринимательницы», а когда-то пела невразумительные звукоподражательные куплеты на концертах рок-н-ролла. Дженис не смогла бы поверить, что, занимаясь любовью с этой женщиной, как сейчас с нею, своей женой, Ллойд думал об ирландской девушке из района своего детства.

В этот вечер Кэтлин написала в своем дневнике:

Сегодня я встретила мужчину. Думаю, судьба послала мне его не случайно. Он представляется мне парадоксом. Возможностей столько, что я даже не знаю, как к ним подступиться – так велика его сила. Физически он огромен, невероятно умен и тем не менее готов пройти по жизни, довольствуясь работой полисмена! Я знаю, что он меня хочет (когда мы встретились, я заметила обручальное кольцо. Позже, когда его влечение ко мне уже невозможно было скрыть, я увидела, что он снял кольцо – наивная и трогательная уловка). Мне кажется, у него хищное эго и сокрушительная воля – под стать его размерам и блестящему уму (хотя о последнем он без стеснения говорит сам). И я чувствую – нет, знаю! – что он хочет изменить меня. Он видит во мне родственную душу и стремится проникнуть в нее, чтобы манипулировать мной. Мне придется следить за своими словами и поступками при встрече с ним. Я должна сохранить свою цельность. Надо не только давать, но и брать. Но сокровенные тайники своей души я обязана от него уберечь, мое сердце должно остаться неуязвимым.