эта взяла и сиганула голышом со здания таможни, будто забыла, что с гравитацией не шутят. Понимаешь, да? Гравитация — серьезная штука.

— Заткнись, Тони.

Он дернулся, будто я отвесил ему оплеуху, отвернулся и полез за очередной банкой пива.

В Ньютоне наверняка жила не одна Карен Николс. Может, их там даже было несколько. Обычное ведь, банальное американское имя. Такое же скучное и распространенное, как Майк Смит или Энн Адамс.

Но в животе у меня разливалось холодное и мерзкое предчувствие, что прыгнувшая с площадки обозрения Карен Николс была именно той девушкой, с которой случай свел меня полгода назад. Той, что гладила носки и коллекционировала плюшевых зверюшек.

И я не думал, что она из тех, кто прыгнул бы голышом с крыши. И тем не менее я знал. Я знал.

— Тони?

Он взглянул на меня глазами раненого и брошенного под дождем хомячка:

— Да?

— Извини, что я на тебя рявкнул.

— А, да ладно. — Он отпил пива, не сводя с меня настороженного взгляда.

— Вот эта женщина, которая прыгнула, — сказал я, сам не до конца понимая, зачем объясняю все это Тони. — Возможно, я ее знал.

— Ой, блин. Соболезную, брат. Иногда на людей просто находит, а?

Я глядел на расстилающееся впереди шоссе, сине-стальное под жесткими лучами солнца. Даже несмотря на включенный на максимум кондиционер, я все равно чувствовал, как жара покалывает макушку.

Глаза у Тони блестели, и выплывшая наружу улыбка была слишком широкой, слишком зубастой.

— Знаешь, иногда оно будто само тебя зовет.

— Бухло?

Он покачал головой.

— Вот как с этой твоей подружкой, которая прыгнула… — Он встал на колени, уперся лицом в разделявшую нас решетку. — Короче, я однажды катался на катере с одним корешем, так? Я и плавать-то не умею, а тут мы прямо в море вышли. И, зацени, попали в бурю, богом клянусь. Катер качало от борта до борта, а волны! Каждая с это вот шоссе шириной. Я, понятное дело, пересрал, потому что, если вывалюсь, мне без вопросов хана. Но при этом я, не знаю, так спокойно себя чувствую, так? Типа, «вот и хорошо, не надо больше думать, как, и когда, и почему я помру. Я помру. Прямо сейчас. И от этого на душе как-то легче». У тебя такого никогда не было?

Я обернулся и через плечо взглянул на его лицо, прижатое к мелкой стальной решетке — щеки врезались в ячейки, став похожими на мягкие белые каштаны.

— Было один раз, — сказал я.

— Да? — Глаза его расширились, и он чуть отстранился. — Когда?

— Мужик мне в рыло дробовик направил, и я был уверен, что он выстрелит.

— И на секунду… — Тони свел вместе большой и указательный пальцы, оставив между ними тоненький просвет. — На одну только секунду ты подумал: «Ну и пусть», да?

Я улыбнулся его отражению в зеркале заднего вида:

— Возможно, что-то типа того. Я уже и сам не знаю.

Он сел.

— Вот так вот я себя чувствовал на том катере. Может, твоя подруга, она то же самое думала прошлым вечером. Типа: «А я никогда не летала. Надо попробовать». Понимаешь, о чем я?

— Не очень. — Я взглянул в зеркало. — Тони, а зачем ты вообще на этот катер поднялся?

Он потер подбородок.

— Потому что я не умею плавать, — сказал он и пожал плечами.

Мы приближались к цели поездки, но дорога казалась бесконечной, и последние тридцать миль пути тянули мои веки вниз, словно стальной маятник.

— Да ладно, — сказал я. — Серьезно.

Тони поднял подбородок и нахмурился, думая.

— Все дело в незнании, — сказал он. И снова рыгнул.

— Какое дело?

— Ну, почему я вообще на тот катер сунулся. Незнание — это то, чего ты не знаешь в этой сраной жизни, понимаешь? От него крыша съезжать начинает. И ты на все готов, лишь бы наконец узнать.

— Даже если не умеешь летать?

Тони улыбнулся:

— Потому что не умеешь летать.

Он похлопал по разделявшей нас решетке. Снова рыгнул, затем извинился. Свернулся калачиком на полу и тихо-тихо пропел песню из заставки «Флинстоунов».

К тому времени, когда мы въехали в Бостон, он уже снова спал.

4

Мы с Тони шагнули через порог офиса. Мо Бэгс оторвался от своего сэндвича с фрикадельками и колбасой и сказал:

— Здорово, педрила! Как жизнь?

Скорее всего, он обращался к Тони, но с Мо наверняка не угадаешь. Он положил сэндвич, вытер жирные пальцы и рот салфеткой, затем обошел свой стол и швырнул Тони в кресло.

Тони сказал:

— Привет, Мо.

— В жопу себе свой «привет» засунь. Давай запястье.

— Слушай, Мо, — сказал я. — Хорош.

— Чего? — Мо защелкнул браслет наручников на левом запястье Тони, а правый — вокруг подлокотника кресла.

— Как подагра твоя? — спросил Тони с неподдельным интересом.

— Жить буду, придурок. Поживу еще.

— Вот и хорошо. — Тони рыгнул.

Мо вперил в меня прищуренный взгляд:

— Он пьяный, что ли?

— Не знаю. — На кожаном диване Мо я заметил сложенный номер «Трибьюн». — Тони, ты пьяный?

— He-а. Слушай, Мо, у тебя тут туалет есть?

— Да он же пьяный, — сказал Мо.

Я поднял лист с рубрикой спортивных новостей и обнаружил под ним первую страницу газеты. Карен Николс попала в передовицу: «САМОУБИЙЦА ПРЫГНУЛА С КРЫШИ ЗДАНИЯ ТАМОЖНИ». Рядом со статьей красовалась полноцветная фотография Бостонской таможни ночью.

— Да он в хламину пьяный, — сказал Мо. — Кензи?

Тони снова рыгнул, а затем затянул «Дождь капает мне на голову».

— Ну, пьяный и пьяный, — сказал я. — Где мои деньги?

— Ты позволил ему пить? — Мо сипел так, будто одна из фрикаделек застряла у него в глотке.

Я поднял газету, прочитал шапку статьи.

— Мо.

Уловив интонацию моего голоса, Тони замолк.

Но Мо был слишком взвинчен, чтобы что-то заметить.

— Даже не знаю, Кензи. Я, блин, даже и не знаю, на хрен таких, как ты, нанимаю. Вы мне всю репутацию изгадите.

— Она у тебя и так изгажена, — ответил я. — Плати давай.

В начале статьи было написано: «Уроженка Ньютона, очевидно находившаяся в помутненном состоянии рассудка, прошлой ночью покончила с собой, спрыгнув с площадки обозрения одного из наиболее известных и любимых жителями исторических памятников».

— Ну хрена ж себе он тут мне втирает, а? — обратился Мо к Тони. — Ушам своим не верю.

— А я верю.

— Завали пасть, козлина. С тобой никто не