сказал: исключено! Да как же вы говорите, что он у меня сидит?.. Это из Управления делами президента? А-а-а, это вы — Гаердинов? А вы от какого президента?! Какой компании? Или, так сказать, общества? Акционерного? Я вам сам через… Тогда и не надо! Звон-нят…

Борис посмотрел на часы: без семнадцати минут одиннадцать.

— Я сказал: свободны, майор. До следующего моего замечания.

Майор вышел.

— Подождите в коридоре, — сказал полковник Густову.

Борис поднялся и сделал шаг: — Разрешите обрати… — Борис хотел представиться и тем напомнить о себе, но полковник вновь остановил его резким жестом.

— Отставить, сидите, — передумал Пиртунов, снял телефонную трубку и принялся накручивать диск номеронабирателя. — Вот как раз сейчас, пока вы ещё подполковник, ваш вопрос решается. Там, наверху! Вот как кое-где, оказывается, на местах, некоторые геройски служат! Вы из Сибири? Х-м-м, пьяный дебош! А как вам на юг, в гарнизон на южные Курилы? Если не помешают опять некоторые товарищи. Господа, так сказать, офицеры… Ал-ло-х-х-х!.. Ф-ф-ф!..

Борис терпеливо ждал, потому что полковник так и не дал ему рта открыть. Пиртунов непонятно куда звонил, угрожал, требовал, согласовывал, трудился. Становилось яснее, что полковнику, старому, опытному, битому перестраховщику, важнее всего было не только сымитировать собственную бурную деятельность и создать о себе впечатление во всех доступных ему властных сферах, но и не допустить при этом ничего такого, за что когда-либо можно стало бы его тюкнуть. И для этого необходима была поддержка вышестоящих, необходимо было неустанно создавать её для себя в их мнениях. При этом ни на волосок, ни на йоту нельзя было поступиться достигнутым уровнем собственной власти. Не получая энергетической подпитки в любом её виде, полковник явно страдал и всё более и более торопился.

За секунды до начала звучания полуденных сигналов точного времени полковник Пиртунов схватил со стола подаренные когда-то к юбилею карманные часы, захлопнул крышку и сунул их в карман брюк. Левой рукой подхватил подмышку первую попавшуюся на столе папку. Вся выпуленная им Густову тирада как раз уместилась в оставшееся время, в которое он также успел с антресоли встроенного в стену шкафа выхватить и надеть форменную фуражку с полуметровой тульёй:

— Вы вот что, господин подполковник… Здесь вам не в Сибири… Как дебоширить… А как ответ держать… Зайдите к майору Полупопчуку после обеда, он, так сказать, — толковый офицер, наш перспективный сотрудник. Ах да, вы же не знаете, где он сидит… Ну — завтра. Или тогда отбывайте в свой гарнизон, министерский приказ там будет раньше вас. Мы же здесь, в отличие от вас там, на периферии, работаем… Всегда лично убеждаюсь, так сказать, наощупь. Не ленюсь своей рукой потрогать. Что вы мне хотите сказать?

И, успев побагроветь, с началом следующей секунды гневно крикнул:

— Я вам сказал: немедленно отбыть в гарнизон!

Он успел уложиться в оставшееся до обеденного перерыва служебное время. С началом первого писка сигнала точного времени необычные метаморфозы стали происходить с полковником Пиртуновым: он стремительно съёжился вместе с фуражкой и формой, съёжился и одновременно покрылся диковинными перьями, превращаясь в птичку, в пичугу, в какого-то странного, невиданного воробья. Словами, переходящими в птичий свист, он, вылетая прямо сквозь стену кабинета в коридор, скороговоркой выдал на прощание:

— Я в думский комитет, потом в правительство… С-с-с… С-свис-сь…

«На вторую работу отметиться, на вторую работу в административно-хозяйственную часть коммерческой фирмы, потом сразу на пьянку», — честно прочирикало уже из толщи стены его эфирное тело.

Ото всех сторон, из всех внутренностей здания понеслись хлопанье крыльев и лживый птичий щебет:

— Я в министерство, я в департамент, я в академию, я на объект, я в правительство, я в воинскую часть… — И тонкоэфирное верное: «На вторую работу, на вторую работу, на вторую работу…» Одно тело пискнуло: «А я на третью работу…», от молоденькой воробьихи донеслось: «А я с начальником и шампанским в сауну».

Метаморфоза неожиданно произошла и с Густовым: его золотые подполковничьи погоны с серебряными орлами стремительно удлинились на всю длину рук, удлинились и оперились. С изумлением он понял, что превращается в жёлтого аиста, приснившегося когда-то Акико. Крылья взмахнули сами собой и вынесли его в коридор, к дремлющим солдатам. Густов бы и взлетел, но чиновные воробьи, стремясь покинуть здание, атаковали его со всех сторон. Натыкаясь на него, биясь с налёту о его эфирное тело, как дробь из охотничьего ружья, они сбили-таки его, и он на ноги опустился на ковровое покрытие, поневоле решив переждать воистину паническую воробьиную эвакуацию.

Тихое царапанье привлекло его внимание: вконец отощавшая мышь, выбравшись через не заделанную дыру откуда-то из глубины стены, сумела вскарабкаться по проржавелым стенкам ведра, принесённого солдатами, и встала на отогнутой кромке его стенки на задние лапки. Балансируя хвостиком, она молитвенно сложила передние лапки перед грудкой, воззрилась тоскливо на мгновение в небеса и бросилась в ведро, в никак не твердеющий без нормы цемента якобы строительный раствор, и, вместо того, чтобы погрузиться в вечность, в отчаянии поплыла в мутной жиже по кругу.

Между тем, вся тысячная стая диковинных государственных пернатых, оглушая хлопаньем крыльев и без умолку галдя, пролетела прочь из снова вздохнувшего здания над фигурной оградой и на считанные мгновения расселась на голых зимних ветках деревьев вдоль бульвара, отчего деревья как будто ожили. Ветки прогнулись и словно зазеленели, потому что необычные воробьи отличались от природных уличных сереньких воробьёв не только осанистостью и дородством, но и зеленовато-табачным оттенком форменных перышек. Если бы возможно было в эти мгновения заглянуть ещё и в глаза державных пернатых, неосторожный отшатнулся бы. Потому что обнаружилась бы наиважнейшая их отличительная черта: в них не было живых искорок естественной жизни. Зато из их тяжких, налитых демоническим ядом глазных яблок тускло сочились какие-то особенные, ведомственно-силовые нахальство и нечеловеческий эгоизм. От ртутной тяжести налитых и отравленных державным ядом глаз и нижние веки выглядели набрякшими и словно бы с подвывертом. Нагло оглядев соседей и округу, каждый из них сам собой поднялся в воздух и полетел с импортной папкой в свою личную сторону. И стало ясно, что никакая это не дружная стая, что расцветка форменных пёрышек у этих служилых воробьёв никогда не будет иметь никакого значения для остальных, обычных людей, как и цвета собирающих их под своей сенью государственных флагов.

Борис горько вздохнул, поднял голову и расправил плечи. Золотые волшебные крылья счастливо вынесли Густова из кошмарного чиновного здания.

8. До Бога высоко, до царя далёко

Обнаружив прилипшую к дверной ручке кабинета начальника