Вдруг мне показалось, что Агафангелова футболка с поцелуем слегка и мерно колышется. Я стала в нее вглядываться, но у меня только зарябило в глазах. Тогда я принялась щупать и тискать прохладную белую руку в поисках пульса. Безрезультатно! Наконец, я пригляделась к неподвижному лицу, и снова мне почудилось, что в глубокой ямке у ключицы слабо бьется жилка. Или не бьется? Или бьется? В голову почему-то полезли всякие ужасы про Гоголя, похороненного заживо. Ужасы эти странным образом натолкнули меня на здравую мысль: я вспомнила, что надо покойнику поднести зеркальце, чтобы убедиться, что он не дышит. Я выудила из косметички пудреницу и долго пыталась пристроить зеркальце к ноздрям Цедилова. Руки мои тряслись, пальцы не сгибались. Я засыпала Агафангелу весь подбородок пудрой, зато мне в конце концов удалось сосредоточиться и поймать в зеркальце слабый туманчик. А может, я сама заляпала стекло пальцами? Но туманчик меня приободрил, и я нашла в себе силы приложить ухо к груди Цедилова. Я услышала редкие, глухие удары. Живой! Я изо всех сил стала трясти его и дергать, даже пару пощечин отвесила, но Агафангел лежал такой же белый и безучастный. И пусть! Зато живой! Если вдруг он не проснется, как Гоголь (неужели летаргический сон? до чего интересно!), то сдам его в больницу — пусть изучают. А если ему и вправду две тысячи лет?.. и это для него вполне нормальный сон? лет на сорок? или наоборот, нужна какая-нибудь живая или мертвая вода? Ну, это пусть в больнице решают, мне на работу пора!

Я вбежала в школьный вестибюль со звонком и собралась вприпрыжку, якобы не замечая ничего вокруг, шмыгнуть мимо директорского кабинета, но не тут-то было.

— Юлия Вадимовна! — окликнула меня Валентина Ивановна сквозь приоткрытую дверь.

Я остановилась на пороге и залепетала что-то жалкое о детях, ждущих меня в классе. Валентина Ивановна была непреклонна:

— Зайдите и сядьте. Урок за вас проводит Борщакова. Нам надо с вами поговорить.

Я уселась на стул и приготовилась к нравственной пытке. Валентина Ивановна вращалась туда-сюда в своем винтовом кресле, и зловещий, мерный скрип исходил, казалось, не от кресельных пружин, а из глубин организма неумолимой железной директрисы. Несмотря на знакомство с дьяволом (даже если Бек и очень мелкий бес, но настоящий бес, с рожками!), Валентина Ивановна не утратила в моих глазах своего цепенящего и давящего могущества. Ее кудри клубились, как дым над Везувием. Ее брови — одна дугой, другая с изломом — топорщились вроде молний. Глаза у нее тоже были разные — один немного бледнее и мельче другого, но оба злющие и почти немигающие. Она уставилась на меня в упор и минут через шесть удавьего гипноза произнесла:

— Как вы себя чувствуете, Юлия Вадимовна?

— Спасибо. Хорошо, — пропищала я.

— Да? А с лицом у вас что? Со щекой?

— Это?.. Я оцарапалась… Веткой…

— И вы не обращались к врачу?

— Господи, зачем? Я обработала царапину перекисью водорода…

— Не в царапине дело. Вот если б вы были на больничном… Какое это было бы везение для вас!

— Но почему?

— Вы в курсе, что происходит у вас в классе?

Так вот оно что! Мои детки успели без меня отмочить какой-то номер! Я сделала озабоченную гримасу и бодро понесла:

— Да, я стараюсь следить за настроениями детей, стать для них настоящим другом. Гультяев, конечно, проблемный мальчик, но он на днях отравился беляшами, проходит курс лечения и никак не может…

Валентина Ивановна вздохнула шумно, со свистом и треском, как печь, и выгрузила наконец на стол свой бюст. Он занял в тот день даже больше места, чем обычно. Был он обтянут заленым крепом и украшен восемнадцатью мелкими пуговками. Я оцепенела.

— Вы знаете, что происходит у вас с Кристиной Вихорцевой?

Я только завороженно хлопала ресницами.

— Была здесь вчера ее мать, — сообщила Валентина Ивановна и вонзила в меня немигающий взор своего ярко-желтого глаза, менее выразительный глаз она прикрыла толстым серым веком. — Она водила дочь к врачу. У ребенка беременность, пять-шесть недель! Как вы допустили это?

Я продолжала терпеливо моргать.

— Мать Вихорцевой совершенно справедливо обвинила школу и в особенности классного руководителя в преступном равнодушии к судьбам детей. Ведь никто не смог толково и доходчиво дать им сведения о взаимоотношениях мужчины и женщины, рассказать о радостном и безопасном сексе, а также об инфекциях, передающихся половым путем! Дети растут в атмосфере казенного бездушия. И вот результат: ребенок беременеет третий раз в течение года, а классный руководитель самоуспокоен, благодушен!

— Что же мне было делать? — вздохнула я, потому что не могла больше вынести нелепых обвинений. — О радостях секса Кристина Вихорцева знает побольше нас с вами…

Валентина Ивановна выпучила еще и второй, невыразительный глаз. Брови ее вздыбились, нос побелел, и я поняла, что ляпнула что-то не то, возможно даже, попала ненароком в самое больное место. Что, если она в самом деле недобрала радостей секса? Ведь съест меня теперь с потрохами!

— Как вы можете говорить подобные вещи! — возмутилась Валентина Ивановна. — Впрочем, неудивительно. Вы должны своим примером воспитывать в учениках позитивное начало, однако практически весь педколлектив, а также группа учащихся стали свидетелями вашей сексуальной близости… с Евгением Федоровичем, у которого прекрасная, любящая жена! Непререкаемый авторитет!

Вот подлецы! Подглядывали вчера, как Чепырин обнимал меня ногой в физкабинете. Никакой ведь близости не было, Бог миловал, а уже донесли и расписали… Какие подлецы!

— Ваша разнузданность и безответственность привели к трагическому финалу, — понизила голос Валентина Ивановна. Я сразу напряглась. — Мне сегодня позвонили из милиции. В Первомайском парке на рассвете были обнаружены висящими на дереве комбинезон, куртка и лифчик. Рядом стояли дамские ботинки. Вещи, как выяснилось, принадлежат ученице нашей школы Кристине Вихорцевой.

— Две души! — в ужасе вскричала я.

— Поздно вы заговорили о душе, — изогнула бровь Валентина Ивановна. — Непоправимое случилось. Вихорцева стала жертвой маньяка. Нам всем предстоят тяжелые дни… И как нарочно сейчас разгар месячника сексуального просвещения детей и подростков под патронажем супруги губернатора! На нас такое пятно… Что же мне с вами сделать?

Валентина Ивановна окинула меня кровожадным взглядом:

— Знаете что, ступайте-ка на больничный! Другого выхода нет… Вы запустили сексуальное просвещение, потому что серьезно больны — это убедительная легенда… Я позвоню сейчас главврачу нашей поликлиники. Ираида Сергеевна чуткий, понимающий человек. Она оформит вам больничный с прошлого четверга… Может, в стационар лучше вас законопатить? Вон у вас царапина какая… Да успокойтесь, не тряситесь так! Если не выйдет, направим вас к психиатру. Главное, первое время действовать энергично, потом все уляжется… Не надо плакать. Или нет, плачьте, плачьте — и бегом в поликлинику. Очень у вас нездоровый вид. Крепитесь!