это может показаться глупым. Но то, что они мне неинтересны, – чистая правда. И то, что интересны, тоже чистая правда.

Заказав четвёртую порцию виски, Ои утратил свой обычный надменный вид, его пьяные глаза, будто наполнившись слезами, заблестели. Сюнскэ с любопытством наблюдал за происшедшей с ним переменой. Но Ои, нисколько не считаясь с тем, что подумает Сюнскэ, преспокойно выпив пятую, а потом и шестую порцию виски, пылко продолжал:

– Самое интересное, что, если не волочиться за женщинами, жить становится совсем противно, просто невыносимо. Но когда начинаешь волочиться, оказывается, что и это неинтересно. Что же делать – скажи ты. Если хоть ты знаешь, что делать, то и мне не будет так грустно. Я всё время повторяю это себе. Скажи: что же делать?

Сюнскэ, немного помолчав, стал шутливо успокаивать его:

– Пусть в тебя влюбятся. Это, пожалуй, может оказаться интересным.

Однако выражение лица Ои после этих слов посерьёзнело, и он с силой стукнул кулаком по мраморному столику.

– Понимаешь, пока женщина в меня не влюбляется, ещё можно как-то терпеть, хоть это и скучно, но стоит ей влюбиться, всё идёт прахом. Исчезает сам интерес завоевания. Перестаёт работать и любопытство. И остаётся только беспросветная скука. А ведь женщина, когда отношения с мужчиной достигают определённого уровня, обязательно влюбляется в него – что тогда делать?

Сюнскэ непроизвольно был захвачен горячностью Ои:

– Так что же всё-таки делать?

– Вот именно. Именно поэтому я и спрашиваю тебя, что делать.

С этими словами Ои, яростно нахмурившись, выпил седьмую и восьмую порции виски.

XXXIII

Сюнскэ какое-то время наблюдал, как дрожит зажатая в пальцах Ои сигарета. Но вот он бросил её в пепельницу и, через стол схватив Сюнскэ за руку, прохрипел:

– Послушай!

Вместо ответа Сюнскэ удивлённо глянул на него.

– Послушай, ты, наверно, помнишь, как я махал из окна семичасового поезда провожавшей меня женщине.

– Помню, разумеется.

– Тогда слушай. До недавнего времени я жил с ней.

Хотя слова Ои возбудили любопытство Сюнскэ, но в то же время его раздражала сентиментальность, вызванная тем, что он много выпил, отчего его тянуло уйти. К тому же были неприятны уже давно устремлённые на них любопытные взгляды сидевших за соседними столиками. Пробормотав в ответ что-то невнятное, он сделал знак стоявшей у стойки О-Фудзи, чтобы она подошла. Но ещё до того как та отошла от стойки, первой к их столику подскочила официантка, которая с самого начала обслуживала Сюнскэ.

– Счёт, пожалуйста. Вместе с тем, что должен он.

Ои отпустил руку Сюнскэ и глазами, полными слёз, пристально посмотрел на него:

– Постой, постой, я тебя когда-нибудь просил оплачивать мои счета? Единственное, о чём я просил, чтобы ты выслушал меня. Выслушаешь – хорошо, не выслушаешь… ну да. Не выслушаешь, тогда лучше уйдём отсюда поскорей, ладно?

Уплатив по счёту, Сюнскэ с только что закуренной сигаретой в зубах сочувственно улыбнулся Ои:

– Выслушаю. Конечно, выслушаю, но если все будут сидеть так долго, как мы, здесь это вряд ли понравится. Как только выйдем отсюда, я тебя сразу же выслушаю, согласен?

Наконец Ои удалось уговорить. Хотя красноречие его не покинуло, стоило ему встать из-за стола, как ноги у него подкосились.

– Всё в порядке? Осторожно.

– Брось шутить. Бывало, я и десять, и пятнадцать порций выпивал…

Сюнскэ, чуть ли не за руку ведя Ои, направился к выходу. Там уже стояла О-Фудзи, которая, широко распахнув перед ними входную стеклянную дверь, обеспокоенно смотрела на них, дожидаясь, пока они выйдут. При свете свисавшего с потолка китайского фонаря она выглядела совсем девочкой и казалась Сюнскэ ещё красивее. А поддерживаемый им сзади Ои не обратил на неё никакого внимания и прошёл мимо, не сказав ни слова.

– Благодарю вас.

Сюнскэ, вышедший из кафе вслед за Ои, в этих словах О-Фудзи увидел благодарность за заботу об Ои. Повернувшись к О-Фудзи, он, в ответ на благодарность, широко улыбнулся ей. Даже после того как они вышли на улицу, О-Фудзи продолжала стоять у освещённой двери и, скрестив руки на груди, прикрытой фартуком, с нежностью смотрела вслед их удаляющимся фигурам.

XXXIV

Ои, когда под козырёк его фуражки проник свет уличных фонарей, освещавших платановую аллею, повиснув на руке Сюнскэ, снова вернулся к прерванному разговору:

– Итак, слушай. Может, тебе это и в тягость, но слушай.

Помня о своём обещании, Сюнскэ вынужден был посвятить Ои какое-то время.

– Понимаешь, та женщина медицинская сестра. Когда я прошлой весной заболел тонзиллитом… ладно, об этом не стоит говорить, так вот, наши отношения начались с той весны. Почему, ты думаешь, мы расстались? Потому что она в меня влюбилась – вот и всё. Произошёл один случай, и она мне показала это.

Сюнскэ внимательно следил, чтобы Ои не оступился. Каждый раз, оказавшись под фонарём, они топтали свои тени на асфальте, которые становились то длиннее, то короче. Через некоторое время Сюнскэ постарался сосредоточить всё своё внимание, которое постоянно рассеивалось, на рассказе Ои.

– В общем, ничего особенного не произошло. Просто из-за какого-то письма она меня приревновала и полностью показала, чего стоит, вот мне и стало противно. Кстати, хуже всего, по моему мнению, было именно то, что она меня приревновала, вот и всё, но это ладно. А я хочу рассказать тебе о письме, которое получил.

Говоря это, Ои пристально смотрел в глаза Сюнскэ, обдавая его винными парами.

– Присланное письмо было подписано женщиной, но, честно говоря, написал его я сам. Ты, наверно, удивлён? Я и сам удивлён, так что твоё удивление мне понятно. Но всё же, почему я написал это письмо? Потому что хотел выяснить, ревнует она меня или нет.

Сюнскэ слова Ои показались странными.

– Чудной ты человек.

– Видно, и правда чудной. Но зато теперь я узнал, насколько она ревнует меня, и окончательно понял, как она мне противна. Но в тот день, когда она стала мне противна, я узнал, каким скучным стал весь этот мир. К тому же я теперь на сто процентов узнал и то, что она ревнует меня. Ради этого и написал письмо. Должен был написать.

– Чудной ты человек, – повторил Сюнскэ, поддерживая едва державшегося на ногах Ои и стараясь, чтобы тот ни с кем не столкнулся на многолюдной улице.

– Такие-то у меня дела. Чтобы женщина опротивела мне, я влюбляюсь в неё. Чтобы стать скучнее, я делаю скучные вещи. Но при этом в глубине души я нисколько не хочу, чтобы женщина мне опротивела. Ни за что не хочу стать скучным. Разве это не трагедия? Думаю, трагедия. Но, надеюсь, положение всё же не безвыходное.

Ои, кажется, немного протрезвел, он был настолько взволнован, что даже прослезился.

XXXV

Они вышли к перекрёстку, где должны были сесть в трамвай, идущий в Хонго. Там, под бесчисленными фонарями, обогревающими тёмное небо, во все стороны неиссякаемыми потоками мчались трамваи, автомобили, рикши. Сюнскэ, переходя