ничего, кроме его диких налётов. Бешеный зверь и лукавый охотник в одном лице, глаза волчьи, а улыбка лучезарная. И не спрячешься от него нигде…

— Видимо, не стремилась и прятаться.

— Как раз стремилась вначале, а потом-то да. Попала в силки, в когти… синяки под гримом прятать порой приходилось. И тебе ли того не понимать, женщине со столь богатым, но вовсе незавидным опытом…

— Настолько уж скверных качеств я в нём не знала. Мы жили тихо. Только он был капризный. Если удирал, то после возвращался ясный, ни в чём не виноватый. Я уже тогда понимала, если он не изменится, жить не будем. Он никогда меня не обзывал, не обижал, если бы ни его отлучки…

— Меня он никогда не боялся обидеть, всегда обзывал! Более жуткого опыта у меня и не было. А ведь зря он сменил имя. Остался бы Радославом, был бы совсем другим. А то мамаша сочинила имечко! Оно совершенно ему не подходило. Лишь бы по-своему, всегда и во всём по-своему, тупо и по носорожьему!

— Не ты ли восхваляла её как образец высших качеств женщины?

Лора проигнорировала её замечание, — Я звала его Радославом, он не возражал. А ты как? Рудольфом? Имя-то королевское, а всё равно не подходящее к прекрасному его русскому облику. Все те иноземные корольки зачастую были страшными.

— Так это он король-олень? Мне почему-то казалось, что его мать не любила его.

Ксения представила ледяное лицо Карин, её напряженно прямую спину, небоскрёб на голове и цветное ожерелье на прямой же шее. Грудь вздымалась вверх, и чем она её поддерживала? Пластику что ли делала? Даже мысль о женщине-колонне запирала дыхание. Неизжитая ненависть к матери Рудольфа — мегере Карин была как тень её старой, но всё также молодо шелестящей любви к сыну самой Карин. Любопытно, как проявляла она себя с Лорой?

— Она всегда мечтала о дочери. А сын её не слушался, почти не жил в доме, не проявлял к ней сыновьей нежности. Почему так было? Она считала, что это зловредное влияние отца, которого он обожал. К его девушкам она обычно относилась очень мягко… — Ксения желала лишь растормошить Лору на дальнейшую откровенность.

— К девушкам? Много их было?

— А ты думала, ты да я, что ли? Охо-хо! Как же ты доверчива была, Лора! И это после твоего раннего постижения всех тёмных глубин мужской натуры…

— Каково дерево, таков и плод. Сынок изводил меня, так и мамочка его вгрызалась в душу, будь здоров! Хорошо, что виделись мы с ней редко. Она говорила: «Как ты можешь жить с безразличным человеком»? Я не соглашалась, почему безразличный? У нас семья. Она отвечала: «Он безразличный по отношению к тебе. У вас же нет соприкосновения сердец. Он отдал своё сердце другой. Ты ему как душевая кабина. Временное нечто. Отмыл свою усталость и уйдёт». Она весьма парадоксально выражала свои мысли. Однажды она сказала, что та, кого он любил, бросила его сама, потому что была достойная в отличие от меня. Он бил по её достоинству, и она била наотмашь. Они оглушили друг друга и разбежались. Но это может вернуться. Всегда и в любое время. Время не всегда лечит и не всегда уничтожает.

— Не думаю, — отозвалась Ксения, — время обсасывает нас как леденец. Я настолько истончилась душой, что разучилась чувствовать вообще.

— А я нет, — призналась Лора. — Если бы он вернулся, я бы всё бросила и пришла к нему. Даже к такому задубелому, даже с тем жестоким оскалом, каким он стал в той дыре. Когда я просматривала его послание, привезённое вернувшимся десантником с Трола, я хотела прижаться к его твёрдым губам, к его бесподобной груди. Но это невозможно. Он был с тобой настоящий, а со мной ряженый. Как надел свою маску на свадьбу, так и остался в ней. Но временами он сбрасывал свою тусклую кожу лягухи за домашней печью и удирал, чтобы быть собой. А там он просто освободился от всего, от навязанных ему культурных ролей, и стал собой. Он, если честно, выглядел бесподобно в тех записях. Мужественный как древний рыцарь из легенд. Как я хотела быть там, рядом с ним в той дикости. Ложиться ночами, прижимаясь к его огрубелому телу… Я ходила к твоему отцу и ползала в ногах, чтобы отпустил к нему. Хотела на Трол даже рядовой технической обслугой. Но он выгнал меня. «Ищи себе другого мужа! К кому можно прижаться», — он на меня кричал как на потаскуху. Будто прочитал мои мысли.

— Но твой муж, он же появился.

— Что муж? Сколько мне было ждать и чего? А если пройдёт вся жизнь в ожидании?

Коготь мести вырван. Пророчество Лоры

«Боже мой»! — мысленно вскрикнула Ксения. Так любила восклицать мама, вкладывая в это восклицание осознанную любовь к Творцу, свою мольбу. Но Ксения никогда не произносила этого вслух, редко полушёпотом. Лора ничуть не изменилась. Ни в чём. Как же было бесчеловечно хватать девушку — сувенирную куколку мимоходом, не любя, из желания подлой мести ей, Ксении — глупой Коломбине, от которой он не знал, как и защищаться. И что в итоге? Лора просидела лучшие годы в своей башне из каких-то там мшистых легенд, дожидаясь рыцаря. Сам рыцарь где-то ржавеет в галактических трясинах, а она, Ксения, живёт какой-то кукольной жизнью с чувствами из папье-маше, то есть в полном их отсутствии, имея муляж вместо подлинных отношений. Не имея детей, какие и дети у кукол?

А были они трое, думала она, лучшие в своём том времени, для их круга, разумеется. Яркие, заметные, талантливые. Все их замечали, прочили выдающееся будущее. А они сшиблись лбами и всего себя лишили. «Я с ним, он с Лорой. И у всех всё пошло наперекос»! Ни взлёта, ни личного счастья, ни творческой реализации. Почему? И она усмехнулась, вспомнив отца «Череп Судьбы». Вот почему Рудольф стал брить череп, как сказала Лора. Сбрил свои неподражаемые ангельские волнообразные завитки. Желает быть, как её отец Ворон Воронович, всевластным, сильным, удачливым. Но ничего этого у него там нет.

— Где твой сын?

— Отец Рудольфа с детства отдал его в космический городок. И вообще он помогал мне в его воспитании. Он врос в его сердце, как он говорит. Но мой мальчик уже успел привязаться и к новому отцу.

— Привязчивый. В маму.

— Да. Мой сын всем в радость. Он необыкновенный. Он реально сказочный принц Артур.

— Отец Рудольфа его воспитал? Любитель помпезных тостов? Он же покинул Землю, став аграрием в