время Московского совещания генерал Корнилов уже интересовался не только обсуждением финансовых и международных вопросов и проводил переговоры не только с железнодорожниками.

Таким образом, картина совершенно ясна: 28 августа в штабе должны были собраться вместе с главнокомандующим «старейшины нации», премьер-министр с военным министром, который «согласился» вручить власть генералу Корнилову, в то время как в Петрограде находились бы войска Крымова, а «большевистское большинство» Советов оказывало бы давление на «обезглавленное» Временное правительство…

Временное правительство, таким образом, «лояльно» прекратило бы свое существование.

Генерал Алексеев, прекрасно информированный о намерениях конспираторов, в одном конфиденциальном письме к Милюкову утверждает, что движение Корнилова «было направлено исключительно против людей, которые один за другим примкнули к правительству, а затем быстро покинули его», то есть против Временного правительства того периода, и признает, что именно для этой цели д-й кавалерийский корпус двигался на Петроград.

До какой степени накануне 26 августа все было подготовлено и организовано в штабе, можно понять из следующего характерного разговора Корнилова с тем же князем Трубецким: «На мой вопрос, почему Корнилов настаивает на участии Керенского и Савинкова в кабинете (следовательно, были те, кто не настаивал!), я получил ответ: „Новое правительство будет вынуждено в силу обстоятельств принять некоторые строгие меры, и я желаю, чтобы эти меры не оказались бы более строгими, чем требуется“». Это заявление не грешит скромностью и достаточно откровенно.

Я думаю, что никто из посвященных и тех, кто интересовался делом Корнилова, не станет отрицать, что намерения группы Корнилова по отношению к Временному правительству должны были подчиниться воле диктатора; никакого «непонимания» в отношении Временного правительства в целом в штабе не существовало. 28 августа роковой вопрос должен был быть урегулирован, и для этой цели войска двигались на Петроград; Львов на самом деле явился вольной или невольной причиной того, что мина, которая через два дня должна была взорвать Временное правительство, сработала до назначенного срока.

Параграф 19

Сами участники восстания не отрицали и не отрицают своих намерений в отношении Временного правительства, даже если объявляют, что слова премьер-министра — «абсолютная ложь». Надо очень внимательно читать первые строки воззвания или манифеста главнокомандующего к «народу России», чтобы понять их истинное значение и оценить мастерство автора воззвания — Завойко. Вот эти строки: «Телеграмма № 4163 премьер-министра — абсолютная ложь во всей первой части; это не я посылал члена Думы В. Львова во Временное правительство, но Львов прибыл ко мне как посол премьер-министра, что может подтвердить Аладин, другой член Думы. Была совершена вопиющая провокация, которая поставила на кон судьбу страны». Как можно понять истинное значение этих строк, если сравнить их с моей телеграммой № 4163? Там премьер-министр заявляет: «1) Львов прибыл ко мне по поручению Корнилова; 2) он призвал Временное правительство передать власть Корнилову; 3) Корнилов подтвердил, что дал Львову необходимые полномочия». «Все это абсолютная ложь», — отвечает своим манифестом Корнилов в расчете на то, что даже недалекий читатель из всего этого может сделать вывод: 1) Львов вовсе не приезжал к Керенскому; 2) он не передавал никаких требований Временному правительству; 3) Корнилов не был расположен наделять Львова должной властью. Более того, бесхитростный читатель должен был бы понять, что не только ничего подобного не было, но что якобы все было как раз наоборот: Львов был послом Керенского, который прибыл к Корнилову. Таково, несомненно, прямое значение той части воззвания Корнилова, которое было передано в ночь с 27 на 28 августа по всем железным дорогам «всем людям, облеченным властью», и «железнодорожным комитетам». Эти слова ясно разоблачают намерения захватить врасплох всех тех, в чьей груди, говоря словами самого заявления, «бьется русское сердце и кто верит в Бога и в храмы», так, чтобы у них не было бы времени понять и узнать истину.

Однако этот откровенно демагогический текст, адаптированный для хождения в массах, имел иное, подлинное значение, которое мог бы понять только думающий или хорошо информированный читатель: «Да, я (Корнилов) отдавал приказы Временному правительству, я этого не отрицаю; но я отдавал эти приказы с ведома премьер-министра. Это он сначала отправил Львова ко мне, чтобы тот провел со мной переговоры; это Керенский „провоцировал“ меня». Таков был истинный смысл.

И тогда началась вакханалия лжи: Керенский неискренен и предал Корнилова — это клевета правых. Керенский — «корниловец», контрреволюционер, он собирался предать демократию — ложь со стороны левых, к сожалению, не только одних большевистских демагогов. «Участие Керенского вне всякого сомнения» — так генерал Алексеев как бы подвел итоги этому разноголосому хору. Следовательно, в чем бы я ни участвовал, все равно это оставалось бы преступлением', было бы еще на одного преступника больше. Но каковы доказательства моего участия? Есть «безусловное» доказательство — вызов 3-го кавалерийского корпуса (о чем уже упоминалось) в связи с определенными действиями и заявлениями Савинкова, поведение в штабе Филоненко (о нем я упомяну позднее) и, наконец, миссия Львова.

Мне кажется, что все приведенное выше в достаточной мере демонстрирует абсурдность этого неуклюжего вымысла заговорщиков. В спешке они проглядели даже самое простое соображение: предположим, что на самом деле через Савинкова и Филоненко я вступил в соглашение с Корниловым, тогда почему я должен был в последний момент «ввести в дело» постороннего (В. Львова), который перестал быть членом Временного правительства и не был моим другом?

Как же в таком случае получилось, что вечером 26 августа В. Н. Львов оказался в моей комнате? Вот как это произошло: Львов, приехав, чтобы принять участие в Московском совещании, встретился в гостинице «Националь» (где был московский штаб Завойко и Аладина) со старым другом, неким Добринским, членом Исполнительного комитета Союза рыцарей святого Георгия, боевого товарища и сослуживца Крымова, который в то время часто посещал штаб. Добринский представил Львова Аладину, и оба они до какой-то степени посвятили Львова в свои планы. В то время (сразу после Московского совещания) продолжились лихорадочные приготовления, и срочно требовался человек для выполнения специального задания: ухитриться связать меня, минуя обычные каналы связи, со штабом (через Савинкова или Барановского). Аладин знал по собственному опыту, что люди, подобные ему, не имеют шансов быть принятыми мною лично. Попытка того же Аладина добиться беседы со мной через посредника провалилась. Незадолго до прибытия В. Н. Львова Аладин просил князя Г. Е. Львова получить мое согласие увидеться с ним (Аладиным) по вопросу исключительной важности; князь отказал Аладину в его просьбе. Тем не менее, покидая князя Львова, Аладин предусмотрительно упомянул, что много дней (я не помню сколько) он будет ждать решения в гостинице «Националь»,