и по ходу разговора с князем Аладин подчеркнул, что он прибыл из штаба. Однако Аладин не получил моего послания, и поэтому был делегирован В. Н. Львов, который как член Думы и бывший член Временного правительства, естественно, имел право быть принятым мною.

Следующие подробности уместны и весьма интересны. 17 августа вернулся из Могилева Добринский и, как заметил Аладин, «представил» В. Н. Львова Аладину, и Львов там же и тогда же сообщил Аладину, что он собирается ехать в Петроград к Керенскому и как его «личный друг» будет настаивать на необходимости образования министерства, которое будет пользоваться всеобщим доверием. 21 августа В. Н. Львов выехал из Москвы, чтобы встретиться со мной; 23 августа он возвращается в Москву. В той же гостинице «Националь» в присутствии Добринского Львов информирует Аладина, что Керенский «согласился» вступить в переговоры со штабом. Заявление Львова перед его отъездом в Петроград, чтобы встретиться со мной (как об этом упомянул тот же Аладин), едва ли согласуется с тем, что он говорил о штабе после того, как увидел меня. Однако для Аладина это безразлично. В тот же день, 23 августа, Львов и Добринский вдвоем поспешили в Ставку с письмом от Аладина к Завойко.

Аладин 24 августа прибывает в Ставку. Вечером того же дня генерал Корнилов принимает Львова. Вначале они говорят с глазу на глаз, но позднее в присутствии «старшего офицера Завойко я (показывал генерал Корнилов) подтвердил Львову существенные пункты моих заявлений». После интервью с Корниловым Львов большую часть ночи проводит с Завойко, Аладиным, Родионовым (если я правильно помню, автор «Нашей вины») и остальными.

26 августа Львов спешит в Петроград и чуть ли не с поезда направляется в мою приемную. Следует телеграмма из Ставки: «Зимний дворец, Керенскому для Львова». Увы! Эта телеграмма пришла, когда Львов уже был арестован.

Так, с 21 августа (день, когда он был «представлен» Аладину) Львов не жалел себя и не отдыхал. Поэтому не без причины в разговоре со мной он пожаловался, что не спал четыре ночи подряд. Разве не был странным этот «мой» посол? Он ездил не от меня, но ко мне — один раз из Москвы, направленный Аладиным и Добринским, другой раз из Могилева, где проводил время в компании с Корниловым, Завойко и опять же с Корниловым и Аладиным.

После этого кто может засвидетельствовать лучше, чем Аладин, перед теми, «кто верит в Бога и в храмы», что вымысел о том, что Львов был «моим» послом, — «полная ложь»?

Я взял на себя труд привести подробности телодвижений Львова в течение тех решающих дней, вместе с поясняющими отрывками из воспоминаний людей, которые были сами этим делом озабочены. Какова была позиция Львова в этой толпе и до какой степени он был посвящен в их планы, я еще не сумел установить. Между тем представляется, что он не был одним из главных заговорщиков, но был одним из тех, кого его начальники использовали для выполнения поручений, к которым они были пригодны.

Заявление стороннего наблюдателя, князя Трубецкого, прекрасно иллюстрирует мои подозрения. «Когда я услышал, что В. Львов посетил Корнилова, я спросил одного адъютанта: „Знает ли Корнилов, что Львов не слишком умный человек?“ Адъютант улыбнулся и сказал: „Все знают это, но генерал Корнилов сказал, что в любом случае он способен доставить данное ему послание, и, более того, до недавнего времени он был членом кабинета Керенского“». «Он способен доставить данное ему послание» — вот цена Львова, как полагали в Ставке. Соответственно с ним и обращались. Вначале его послали ко мне с приказами, а когда игра провалилась, предложение «от меня к Корнилову» вложили в уста Львова: «Корнилов должен принять диктатуру, которая будет провозглашена нынешним Временным правительством» (слова генерала Корнилова, сказанные им Савинкову 27 августа и переданные по аппарату Хьюгса). И здесь мы снова видим полное совпадение с версией Львова о том, что на самом деле сказал генерал Корнилов: вечером 26 августа Львов настаивал на важности «законной» передачи власти. И что особенно важно, эти слова Корнилова, переданные по аппарату Хьюгса, полностью подтверждают основополагающий второй пункт из письменного ультиматума Львова.

Сам Львов после серии сумбурных полуправдивых или не совсем лживых заявлений подтвердил в своих последних показаниях (которые полностью направлены против меня), что я якобы дал ему поручение. При этом он признал, что он не должен был принимать никаких предложений от моего имени, но должен был выяснить желания других — желания определенных политических групп, включая ту, что действовала в Ставке.

Следует сказать, что позднее, давая показания перед следственной комиссией, генерал Корнилов, который к этому времени знал, что третий человек слышал мой явно приватный разговор со Львовым, брал инициативу относительно диктатуры на себя.

«В. Львов сказал мне от имени Керенского, что если он продолжит занимать кабинет, то это лишит правительство необходимой силы и твердости, поэтому, сказал Львов, Керенский готовится к тому, чтобы покинуть Временное правительство. Если же Керенский может рассчитывать на поддержку, то он останется. По этому поводу я, кратко обрисовав общее положение дел в стране и в армии, заявил, что единственный способ исправить тяжелое положение дел, как я глубоко убежден, — это диктатура и немедленное введение закона о смертной казни по всей России… (Сравните с пунктом 1 ответа Корнилова по аппарату Хьюгса 26 августа.) Я заявлял, что лично не гонюсь за властью и готов немедленно подчиниться человеку, которого сделают диктатором. Львов утверждал, что такое решение не невозможно; что в свете общей сложной ситуации в стране Временное правительство, в нынешнем его состоянии, само по себе придет к решению о необходимости назначения диктатора, и вполне возможно, что я буду избран принять это назначение». Какая перемена, слава Богу!

История об отправке мною посланника в Ставку с крайне униженной просьбой «прийти и править нами» — это просто отчаянная попытка людей, потерявших голову после того, как их поймали с поличным и которые теперь пытались спрятаться за спиной других, замести свои следы, которые не слишком-то разборчивы в средствах. К сожалению, это далеко не единственная попытка такого рода. В тот самый день, когда было опубликовано обращение, содержащее абсолютную ложь о «великой провокации», генерал Лукомский отправил мне телеграмму (№ 6406), в которой писал inter alia[22], что генерал Корнилов принял «окончательное решение». И после «прибытия

Савинкова и Львова, которые сделали от вашего имени предложение генералу Корнилову на этот счет и в соответствии с вашим предложением, он отдал окончательные приказы, которые теперь слишком поздно отменить». Прочитав телеграмму, Савинков немедленно вручил мне письменное