— Так что же с ним в итоге произошло? — спросил Вольфганг. — О какой смерти идет речь?

— Ну, он исчез в тропосфере.

— В смысле? Его тело исчезло?

— Нет, — помотала я головой. — Его тело потом нашли.

Вольфганг уставился на меня с изумлением:

— Он что, по-настоящему умер?

— Да, — ответила я. — В конце книги есть послесловие редактора, в котором рассказывается, как его холодное мертвое тело нашли на полу у него в подвале. Он заперся и отправился в свое самое последнее путешествие. Жена думала, что он пропал, а потом обнаружила, что дверь в погреб заперта, и вызвала полицию. Он умер от физического истощения.

— И автор книги — он ведь тоже умер, да?

— Да.

— Ну тогда можно только радоваться, что ты не нашла ингредиенты.

— Угу.

В темноте ворота собора похожи на широко раскрытый рот — возглас удивления посреди улицы, уставленной старыми покосившимися зданиями-зубами, которые за долгие годы столько раз чинили и латали пломбами. В тот вечер рот был закрыт. Большие деревянные ворота преграждали путь, и табличка на них гласила, что вход для посетителей откроется утром, в 8.30.

Значит, сегодня никакой святой воды. И никакого педезиса.

Но ведь ясно, что все это неправда — и я, наверное, просто тяну время, откладывая момент, когда это станет совершенно очевидно. Я же могла прийти в собор пораньше. Значит, впереди — еще один вечер реальной жизни, но такой реальной жизни, в которой таится обещание чего-то другого, обещание вымысла. Еще одна ночь в ожидании вымысла — это не так уж и плохо, но вообще-то теперь, увидев перед собой закрытые ворота, я пожалела, что не добыла святой воды, ведь было бы так приятно знать, что впереди меня поджидает опасность.

Я двинулась дальше по мерцающему, подернутому морозом тротуару и, заглядывая в свою новую карту, стала искать улицу Хизер. Оказалось, что она живет совсем рядом с собором — в первом же переулке: черная дверь в ряду одинаковых домиков из желтого кирпича. Я стукнула два раза серебряным молоточком и чуть подалась назад — ждать, пока откроют.

— Эриел, привет! — воскликнула Хизер. — Спасибо, что пришла. Это что — вино? Отлично, мне после такого дня надо выпить побольше! Как у тебя дела? Ой, прости, пожалуйста. Стою тут на пороге и зубы тебе заговариваю, проходи скорее!

Сразу за входной дверью начиналась гостиная. Молодые преподаватели часто живут в именно таких домах, пока не обзаведутся семьей и детьми: деревянные полы, коврики, море книжных полок, репродукции Пикассо в рамках, покрывала с осенним мотивом на диване и креслах, кофейный столик с такими книгами, которые принято держать на кофейных столиках, и несколько ламп. Наверное, так бы выглядело и мое жилище, если бы в нем было отопление и не было мышей и если бы я не поленилась обжить и остальные комнаты тоже, а не только одну. Запах чеснока из кухни смешивался с ароматом благовоний — кажется, мяты и лаванды. В доме было тепло, в маленьком проигрывателе играл джаз. И никаких признаков Адама.

— Белое или красное? — спросила Хизер. — Ой, да ты располагайся, чувствуй себя как дома. Брось куда-нибудь пальто — у меня тут вечно все вверх дном!

Интересно, почему люди все время говорят, что у них дома беспорядок, даже когда никакого беспорядка нет?

— Пожалуй, красное. А у тебя уютно. И вон та картина мне очень нравится.

— Ой, да, она классная! — бросила Хизер, направляясь в кухню налить мне вина. Вернувшись, она протянула мне огромный бокал на серебристо-розовой ножке. — Обожаю Пикассо.

— Особенно эта крутая, — сказала я, не отрывая глаз от картины. — Мне нравится все, что связано с четырьмя измерениями. Я на этом буквально помешана.

— С четырьмя измерениями? — спросила Хизер и застонала. — Пожалуйста, объясни, о чем это ты. Я ничего не смыслю в искусстве, просто думаю: «Как красиво нарисовано» — и вешаю картину на стену. Вот что значит быть биологом. Все время приходится обращаться к гуманитариям, чтобы те объяснили тебе, что такое реальная жизнь.

Я засмеялась и, успокоив Хизер тем, что мои познания в искусстве ограничиваются некоторым знакомством с творчеством кубистов и футуристов, рассказала ей о том, что считается, будто голова женщины на этой картине движется сквозь время или, по другой версии, за нею наблюдает четырехмерное существо.

— Ух ты! Вот это класс. А мне больше всего нравится «Крик». Но я подумала, что будет как-то слишком уж по-студенчески вешать его на стену, поэтому решила выбрать что-нибудь позаковыристее. Но вообще-то «Крик» мне очень нравится. Большую часть времени я чувствую себя именно так.

— Почему?

— Ну… — В дверь постучали. — Надеюсь, это Адам, а не какой-нибудь серийный убийца. — Она засмеялась. — Иду-иду!

По совершенно непонятной мне причине у меня вдруг начали трястись руки. Я поставила бокал на столик, но тут же снова его подняла. В комнату ворвался поток холодного воздуха: Хизер открыла дверь и поприветствовала Адама. Он выглядел точно так же, как и днем, только теперь волосы у него были какие-то всклокоченные.

— Привет, — сказал он мне, снимая пальто.

— Привет, — ответила я.

Хизер велела ему бросить пальто куда угодно и повторила свое извинение о беспорядке, после чего удалилась в кухню налить ему белого вина. Мы молча и не двигаясь с места уставились друг на друга.

— Итак, — сказала она, вернувшись. — Я готовлю макароны с жареными овощами. Ничего особенного… Надеюсь, ты не против, Адам?

— Да, спасибо, — ответил он, забирая у Хизер бокал и не сводя с меня глаз. Я тоже смотрела на него, но на этот раз первым отвел взгляд он — и сфокусировал его на Хизер. — Звучит прекрасно.

Адам устроился в углу большого дивана на другом конце комнаты. Не глядя ни на кого из нас, он наклонился вперед и принялся рассматривать книги на кофейном столике. Рассмотрев все, он выбрал большой том в твердой обложке под названием «Странные рыбы» и принялся его листать. Несколько секунд никто из нас не произносил ни слова. Проигрыватель Хизер, наверное, работал в режиме случайного выбора треков: когда джазовая композиция закончилась, ее сменила печальная акустическая гитара и какой-то парень запел о том, как ему одиноко в час рассвета.

— Поставлю-ка я макароны, — спохватилась Хизер.

— Ну, — сказал Адам, когда она ушла. — Как жизнь?

— Вроде в порядке. А у тебя? Нормально устроился на новом месте?

— Да, все хорошо. Спасибо, что поделилась с нами кабинетом.

— Не за что. К тому же, я уже говорила Хизер, нельзя сказать, чтобы у меня был выбор.

— А, ясно. Так нас, значит, тебе навязали?

— Ага. Но я совершенно не возражаю. Правда.

Пустые разговоры, разговоры ни о чем. И вот он уже снова листает книгу, лежащую у него на коленях.