Ф.Ларошфуко

Павел Макаров выложил на стол бумажный блокнот и, повертев в руках карандаш, аккуратно вывел:

«24-2-627, 24:00. Все как обычно, никаких ощущений».

Потом, подумав пару секунд, вставил после «никаких» слово «необычных».

– Ну вот, – сказал Макаров, закрывая блокнот. – Стоило нановодку переводить…

Он откинулся на спинку стула и попытался еще раз вспомнить, как именно Калашников представлял себе эту нановодку. Человечество, говорил Калашников, погрязло в эгоизме. Вырвавшись из жестких рамок традиционного общества, человек обнаружил вокруг себя бесчисленное множество удовольствий, за которые, как ему казалось, стоило заплатить любую цену. Однако на деле ценой оказалась сама человеческая сущность. В мире, где все продается и все покупается, человек оказался бесконечно одинок. Он потерял возможность объединяться с другими людьми – объединяться на всю жизнь, как это было в традиционных племенах, общинах, семьях, – ведь у этих других совсем другие удовольствия, другие источники доходов. Человек утратил способность жить ради других – ведь эти другие и так имеют все, что только смогут пожелать. В результате современный человек испытывает постоянную тоску по своей утраченной сущности – но никак не может понять, чего же ему не хватает. Все психоаналитики мира, все группы встреч, все клубы по интересам не могут заменить человеку самого главного: чувства, что ты свой среди своих. Человек уже не способен ощутить себя частью какой-то группы – их слишком много вокруг, времена замкнутых церковных общин в маленьких городках ушли в далекое прошлое, – но точно так же человек не способен осознать себя частью всего человечества. Из этой ситуации нет выхода: современный человек не способен испытывать личные чувства ко всем шести миллиардам себе подобных.

Сегодня, говорил Калашников в 2001 году, это бесконечное одиночество еще не осознается как главная проблема человечества. Но социальные последствия такого одиночества – алкоголизм, наркомания, трудоголизм, синдром хронической усталости, коррупция, деградация морали, беспричинная преступность, остановка научно-технического прогресса, застой в экономике и рост агрессивности в политике, – все эти последствия уже проявились в полный рост. А ведь это только начало; что же будет дальше?

Ну и где выход, поинтересовался тогда Макаров. Зазомбировать всех, что ли, чтобы чувствовали себя заодно с человечеством?

Зазомбировать не зазомбировать, ответил на это Калашников, а вот в организме человеческом надо кое-что подправить. Я вот, скажем, почему периодически в пьянство срываюсь? Потому как поработаешь с охотцей недельки три, и все – праздника хочется, удовольствия получать. Причем ведь и работа, и интеллектуальные беседы под чай – тоже удовольствие; ан нет, подавай водку и баб, а еще лучше пьяные приключения. Потом трижды жалеешь, что во все это втянулся – а все равно опять повторяешь. Почему так происходит? А потому, что сформировался уже организм-то, обучена мозговая нейронная сеть! Чтобы ее переобучить, десять лет аскезы требуется, а кто на такое пойдет? Так что будь ты хоть семидесяти семи пядей во лбу, а сволочная сущность твоя, с детства воспитанная, все равно свое возьмет, все равно на благо человечества работать не даст. Придумать бы такую водку, которая бы всю эту мерзость из души вытряхала…

Вот тут-то я ему и сказал, отчетливо вспомнил Макаров. Чего придумывать? Все давно придумано! Берешь обыкновенных нанороботов, запускаешь их в обыкновенную водку – и пей на здоровье! Калашников, конечно, идею подхватил – точно, мол, в нановодке наше спасение! Наладим производство, начнем торговать – и пока народ опомнится, большинству уже «хлеба не надо, работу давай».

– Да уж, – вслух произнес Макаров. – Судя по нынешней Звездной России, нановодка имела большой успех.

– Нановодка? – заслышав любимое слово, Ями Хилл оторвался от созерцания звезд. – Нальешь?

– Тебе нельзя, – покачал головой Макаров. – А то человеком станешь.

Услышав такое, Ями Хилл потерял к нановодке всякий интерес.

– Мы в одном прыжке от Смулпейна, – сообщил он, сворачивая щупальца на груди. – Ты объяснишь наконец, что мы забыли у этих безмозглых черепов?

Макаров подмедлил с ответом, вспоминая адаптированную для когаленца версию смулпейнского расследования.

– Помнишь тналайскую катастрофу? – спросил он, наполовину развернувшись к Ями Хиллу.

– Еще бы, – фыркнул тот. – Чем я, по-твоему, уже второй день занимаюсь?! Данные анализирую!

Вот как это теперь называется, усмехнулся Макаров. А раньше называлось дегустацией алкогольных напитков.

– Значит, помнишь, с кого там все началось, – сказал он вслух. – Со зверусов, захвативших виллу Магаты Гари.

– Помню, – подтвердил Ями Хилл. – Все они там и погибли, я специально проверял.

– Они погибли, – кивнул Макаров. – А вот тот, кто ими руководил – выжил.

– Откуда ты знаешь? – щелкнул клювом Ями Хилл.

– Индивидуальный почерк, – пояснил Макаров. – Зверусы и раньше вытворяли подобные штуки, каждый раз их ловили либо убивали. А почерк сохранялся.

– У тебя материалы есть? – распустил щупальца спрут. – Покажи!

– Персональная информация, – ответил Макаров, использовав когаленский военный жаргон. – Могу только пересказать. Мы летим на Смулпейн, чтобы расследовать предыдущую провокацию зверусов.

– Но Смулпейн целехонек, – возразил Ями Хилл. – А если ты про Умиротворение, то я немедленно подаю в отставку! Нам же все щупальца поотрывают!

– Провокация была уже после Умиротворения, – успокоил напарника Макаров. – К тому же у зверусов ошибка вышла: не ту смулпейнку похитили. Провокация получилась так себе, без галактической огласки, вот планета и уцелела…

– А кого они собирались похитить? – задал Ями Хилл напрашивающийся вопрос.

– Вот это нам и предстоит выяснить, – вздохнул Макаров. – Сам понимаешь, дочь торговца сухофруктами никому не интересна. А вот дочь президента, или на худой конец премьер-министра…

– Как зверусы могли их перепутать? – взмахнул щупальцами Ями Хилл. – Они даже выглядят по-разному, у высшего чиновничества биочипы от «Робо Стик», а не от «Марг-Ко»!

– Не знаю, – покачал головой Макаров. – Но у меня есть достоверные данные, что жертвой должна была стать дочь очень высокопоставленного чиновника. Может быть, для зверусов все смулпейнцы на одно лицо?

Ями Хилл уронил щупальца на пол и выпучил на Макарова свои тарелкообразные глаза:

– Да кто ж на смулпейнцев смотрит? – спросил он в явном замешательстве. – У них же номерной мозг! Перепутать невозможно!

– Номерной мозг, говоришь? – нахмурился Макаров. – А если дочь торговца сумела перебить номер?

Ями Хилл свил два щупальца в одно и перестал блестеть глазами.

– Перебить номер, – повторил он слова Макарова. – Кажется, я знаю, почему зверусы перепутали смулпейнских самок.