Помолчали. Вдруг я замечаю на запруде, с той стороны, где падает вода, какое-то мелкое существо на четырех лапах.

— Смотри, — шепчет Тревис.

Как ни странно, загадочный зверь выжил и даже выглядит получше. Распухшие слезящиеся глаза зажили, но он по-прежнему страшно тощий и весь в коросте. Темнеет, но я могу разобрать, что он не похож на хрупкую, грациозную, тонкокостную лисицу. Грудная клетка пошире, ноги покороче, словом, скорее собака, чем лиса. Совсем молодой еще пес.

Бедный зверь слегка вильнул хвостом, подтверждая, что относится к псовым, а не к лисьим.

— Уверена, это собака.

— Не может быть! А какой породы?

— Беспородная дворняжка.

И правда, породистостью и не пахнет. Понемножку отовсюду Смешали, взболтали, вылили… и вот.

— Может, доктор Прицкер…

— Даже не думай. Нельзя спасти всех, даже если очень хочется.

Пес опять вильнул хвостом. Честное слово, в глазах — тоска. Это же домашняя собака, а не дикий зверь. Дикая метнулась бы в кусты при нашем приближении, только мы ее и видели. Тем более не стала бы вилять хвостом. Меня затопил гнев. Что за бессердечный хозяин предал свою собаку, прогнал, обрек на злую судьбу, оставил в одиночестве?

Ответ пришел, как озарение. Как я раньше не догадалась!

— Я знаю, кто это, — хрипло прошептала я.

Это очевидно и вместе с тем невозможно.

— Тише, спугнешь!

— Теперь все понятно! Это один из щенков Мейзи. Смотри, Тревис. Что получится, если смешать терьера с койотом?

Тревис разинул рот.

— Не может быть! Мистер Холлоуэй их утопил.

— Ну, мешка-то мы не видели. Наверно, один как-то выбрался, а может, сбежал раньше, чем остальных кинули в воду. Он, наверно, ворует рыбьи потроха на причале, роется в мусоре на свалке — так и живет.

Тут мне пришла в голову еще одна мысль.

— И кур ворует.

Да, тут возможны сложности.

— В общем, это обыкновенный койпёс — полусобака, полукойот.

— С ума сойти! — Тревис прищелкнул языком и громко позвал: — Ко мне, собаченька!

Пес бросился обратно в кусты и исчез из виду.

Я строго сказала братишке:

— Не давать кличек, не таскать к врачу, не приносить домой. После Бандитки мы договорились: больше никаких диких животных.

— Он же не совсем дикий, только наполовину. Другая половина домашняя.

— Папа разгневается и пристрелит его. Точно пристрелит. И ты не должен его трогать, вдруг он заразный. Вспомни Носика. Обещаешь?

— Ладно уж… — уныло протянул Тревис.

— Слово?

— Слово!

В попытке отвлечь нас обоих от мыслей о койпесе я показала брату парочку настоящих звезд и планету Сатурн. Сработало не так чтобы очень.

На следующее утро я проснулась до рассвета и на цыпочках прокралась в кухню. Залезла в кладовку, оторвала пару кусков от вчерашней индейки, завернула в вощеную бумагу, и вдруг появляется Тревис. При виде меня он испугался до полусмерти.

— Тревис, что ты тут делаешь?

— А ты что?

— Думаю, то же, что и ты. Давай скорее, Виола вот-вот придет.

Я поглядела в окошко — и точно, в тусклом свете видна Виола, шагает себе от хижины к загону для кур. Она встает раньше всех — яйца надо собрать, печку растопить, еды наготовить.

— Идет! — прошептала я.

Мы выбрались из дома и тихонько прикрыли за собой дверь. Вихрем пронеслись по дорожке и только за поворотом, вне зоны видимости, перешли на шаг. Перед рассветом всегда холодно, а никто из нас и не подумал накинуть куртку. Изо рта вырывается пар — верный признак, что скоро еще подморозит. Пахнет осенью. Как всегда на рассвете, завыла Матильда, соседская гончая. Странный прерывистый вой слышен по всему городу. Не свист пара, не городские часы: Фентресс будят петухи — и Матильда.

Возле хлопкоочистительной машины пока темно. Не забывая о водяных змеях, пробираемся по берегу до запруды. Собаки нигде не видно.

— Ну и что теперь делать? — говорит Тревис.

Страшная мысль приходит мне в голову: а вдруг пес ночью умер?

Будто читая мои мысли, Тревис спрашивает:

— Ты думаешь… он умер?

Может быть, мы опоздали всего на день? Может быть, доведенный до отчаяния, пес погнался за змеей, и та его укусила? Или раздутый труп застрял среди полузатопленных сучьев под мостом ниже по течению? Или…

— Вот же он!

Смотрю, куда Тревис показывает. Да, конечно, в двадцати футах от нас, за бетонной опорой, из подлеска, густо оплетенного лианами, высовывается коричневая мордочка и смотрит на нас… с надеждой.

Слава Богу! Мы — и пес — получаем второй шанс.

— Делай что хочешь, только не дотрагивайся до него, — шепчу я Тревису.

— Не буду, — Тревис разворачивает индейку и ласково бормочет: — Хороший песик, иди сюда, поешь.

У пса течет слюна, он облизывается, но ближе не подходит.

— Брось ему мясо.

Тревис кидает еду на землю, но пес, без сомнения, припомнив все брошенные в него камни и бутылки, вздрагивает и скулит. Через мгновение он поворачивается и исчезает.

— Песик, ты куда? Поешь! — кричит вслед Тревис.

— Не волнуйся, брось подальше, и он ее найдет.

— Откуда ты знаешь?

— Это же собака — ну, наполовину. Он учуял индейку и вернется, как только мы уйдем.

Тревис сделал отличный бросок — почти все кусочки упали в двух шагах от того места, где исчез пес. Мы посидели еще, помолчали. Горизонт разгорался. Пес не появлялся.

Когда мы вернулись домой, Виола как раз била в гонг — завтрак. Звон затих, мы пошли на кухню вымыть руки.

— Кормили кого? — вдруг спросила Виола.

— Нет! — я успела ответить раньше Тревиса, он несомненно сказал бы: «Откуда ты знаешь?»

— Я вообще-то собиралась индюшку эту на обед подать, а теперь разве что на суп хватит.

— Ну и ладно, чем плох суп?

— Скажешь тоже, — сердито буркнула Виола и отмахнулась от нас полотенцем. — Пошли вон, у меня работы полно.

После школы мы прошли на дальний конец запруды глянуть, не заметим ли пса. Но нам не повезло. Несъеденные куски индейки так и валялись на прежнем месте, их уже успели облепить муравьи. Печально. Вот и конец всему.