Впрочем, Николай Павлович изначально взял расследование в свои руки и сделал все возможное, чтобы никто из посвященных в незаконность его рождения затронут не был. Другими словами, плачевные результаты своих внутренних склок монархия и высшая аристократия свалили на группку молодых «наполеончиков» и ни во что на деле не посвященных амбициозных и истеричных баламутов из аристократической молодежи. Заговорщики были поспешно объявлены революционерами!

— Это не военный бунт, — сказал император, — но широкий заговор, который хотел подлыми действиями достигнуть бессмысленные цели…

В демократической (со времен Герцена, если не раньше) и советской историографии утвердилась формула: царизм расправился с декабристами — прогрессивными молодыми людьми, благородными бескорыстными героями. В действительности все было иначе. Николай I не утратил стыд и, понимая, что в событиях 14 декабря повинны недосягаемые для него люди, постарался исключить из числа наказуемых хотя бы совсем молодых и глупых пареньков, многим осужденным наказание он смягчил и смягчал в дальнейшем. Однако не будем забывать и о том, что император действовал не сам по себе — он был частью государства, которое боролось за себя и воздавало возмездие тем, кто пытался это государство уничтожить. Ведь восстание декабристов, при всей его слабости, все-таки было не заурядным мятежом, но итоговой акцией разветвленного военного (!) заговора, и целью его организаторов было уничтожение российского государства вооруженным путем, только организовать это уничтожение заговорщики оказались неспособными.

Николай I сообщил брату Константину: «Показания Рылеева, здешнего писателя, и Трубецкого раскрывают все их планы, имеющие широкое разветвление в империи; всего любопытнее то, что перемена государя послужила лишь предлогом для этого взрыва, подготовленного с давних пор, с целью умертвить нас всех, чтобы установить республиканское конституционное правление: у меня имеется даже сделанный Трубецким черновой набросок конституции, предъявление которого его ошеломило и побудило его признаться во всем». В принципе эти слова явно написаны облегченно вздохнувшим человеком, который опасался столкновения с серьезной агрессивной силой и вдруг осознал, что перед ним вертится группка переусердствовавших в своей наглости хилых хулиганов.

Поведение К. Ф. Рылеева на Сенатской площади 14 декабря было, мягко говоря, возмутительным, если не сказать хуже. К месту сбора он явился своевременно, обозрел ситуацию, объявил струсившего С. П. Трубецкого и А. И. Якубовича (он отказался повести войска на штурм Зимнего дворца из опасения прослыть цареубийцей) предателями, затем якобы сказал с великим пафосом:

— Предсказание наше сбывается, последние минуты наши близки, но это минуты нашей свободы: мы дышали ею, и я охотно отдаю за них жизнь свою.

И попытался в очередной раз подстрекнуть Каховского пойти в Зимний дворец и пристрелить Николая I. У того хватило ума отказаться, он не желал прослыть цареубийцей-одиночкой. После этого Рылеев с гордо поднятой головой удалился… домой! Руководитель тайной организации, устроившей всю эту бучу, годами уговаривавший соучастников к бунту, даже на мгновение не подумал возглавить спровоцированное им же выступление! Притом что он во всех подробностях знал план военных действий, равно как знал, что время работает против восставших. Да, Трубецкой струсил и предал дело заговорщиков — не явился на площадь, спрятался рядом, в канцелярии Генерального штаба. Но почему Рылеев, кадровый офицер и признанный всеми заговорщиками «диктатор» Северного общества, не пожелал сам возглавить восстание? Прими он ответственность на себя, и Якубович повел бы солдат на Зимний, а А. М. Булатов наверняка захватил бы Петропавловскую крепость — благо там дежурил полк, которым он командовал. Позднее ответ на этот вопрос дал сам Александр Михайлович Булатов (1793–1826), кадетский однокашник Кондратия Федоровича: «…он (Рылеев. — В. Е.) рожден для заварки каш, но сам всегда оставался в стороне»[86]. Это откровение единственного декабриста, покончившего с собой в Петропавловской крепости в январе 1826 г., проливают свет на все последующее поведение Рылеева.

Масонский тип мышления этого человека выдает и то, что Рылеев даже не задумался о судьбе более чем трех тысяч необразованных, обманутых или даже запуганных офицерами-бунтовщиками (их было около 30 человек) солдат-крестьян, выстроенных в каре на площади! Ведь в тот день именно Кондратий Федорович нес полную ответственность за их дальнейшую судьбу, но он предал несчастных, этот радетель за народное счастье фактически подставил тот самый народ под артиллерийскую картечь. Николай I долго отказывался стрелять в своих подданных, но в конце концов все уговоры и переговоры были сорваны дворянами-декабристами, и у него не осталось другого выхода — далее баламутить столицу и страну было смертельно опасно! Царь оказался заложником созданного именно Рылеевым со товарищи положения вещей. После 3 часов дня артиллерия дала по площади первый залп. Солдаты пытались отстреливаться, защищая, как они думали, престол Константина. К 6 часам вечера подавление восставших было успешно завершено.

Мы не знаем, что делал бывший «диктатор» дома, знаем только, что он палец о палец не ударил, чтобы уничтожить остававшиеся у него в квартире документы декабристов, по которым затем были арестованы многие даже не призванные на площадь или усугублялась вина прочих бунтовщиков. Будто преднамеренно сохранил их для следствия.

В 7 часов вечера у Рылеева собрались другие участники восстания, они под картечью тоже странным образом не побывали. Заговорщики обсудили (!) причины поражения, договорились о тактике поведения на допросах и попрощались.

Когда все ушли, приехал Фаддей Венедиктович Булгарин (1789–1859), которому Рылеев передал на хранение рукописи своих литературных творений.

16

После подавления восстания в общей сложности было арестовано более трех тысяч человек. К следствию и суду по делу декабристов привлекались 579 человек.

Кондратия Федоровича арестовали поздно вечером 14 декабря. Первым допрашивал его сам Николай I. Он направил арестованного в Петропавловскую крепость, сопроводив его запиской: «Присылаемого Рылеева посадить в Алексеевский равелин, но не связывая рук, без всякого сообщения с другими, дать ему бумагу для письма и что будет ко мне собственноручно, мне приносить ежедневно…»[87]

И Рылеев начал сдавать всех и все, разом позабыв о каких-либо договоренностях с товарищами накануне ареста! Обычно скромно пишут, что он «был довольно откровенен». Биографы вождя декабристов представляют его этаким наивным экзальтированным человеком, мечущимся под беспощадным давлением коварного монстра и обманщика Николая I и царских церберов. Однако если рассматривать поведение Кондратия Федоровича в свете сожженных и не сожженных им накануне восстания документов, логика его поведения выглядит не столь драматично: он явно стремился сдать с потрохами всех дурачков, но скрыть кого-то нам неизвестного. По дошедшим до историков документам, задуманное ему удалось — ведь мы не знаем, каково содержание протоколов секретного расследования Следственной комиссии.