письменности нерусских народов клеймились как контрреволюционные действия, которые «льют воду на мельницу буржуазии Средневековья»[457].

А. В. Луначарский и в этом случае считал своим долгом поддерживать энтузиастов-революционеров. Дух сторонников реформы письменности он укреплял не только своим авторитетом, но и ссылками на В. И. Ленина. В специально написанной по этому поводу статье «Латинизация русской письменности»[458] Луначарский вспоминал о своем обсуждении этого вопроса с Лениным. О реформе русской письменности последний, по словам Луначарского, высказался так: «Если мы сейчас не введем необходимой реформы – это будет очень плохо, ибо и в этом, как и в введении, например, метрической системы и григорианского календаря, мы должны сейчас же признать отмену разных остатков старины». Удерживало Ленина одно – опасность испортить дело спешкой: «Если мы наспех начнем осуществлять новый алфавит или наспех введем латинский… то мы можем наделать много ошибок и создать лишнее место, на которое будет устремляться критика, говоря о нашем варварстве и т. д. Я не сомневаюсь, что придет время для латинизации русского шрифта, но сейчас наспех действовать будет неосмотрительно»[459]. По свидетельству Луначарского, в течение всего времени, когда он руководил Наркомпросом РСФСР, поступало немало предложений о введении латинского алфавита. Он с одобрением отозвался о работе комиссии Н. Ф. Яковлева, которая уже сформулировала принципы составления нового алфавита, и выразил уверенность в том, что «в конце концов эта идея возобладает и в жизнь введена будет»[460].

Начало делатинизации

Латинизация письменности народов СССР достигла своего пика в 1931–1932 годах, когда было латинизировано нескольких кириллических алфавитов и появились предложения латинизировать кириллическую письменность восточных угрофинских народов и чувашей. В ноябре 1932 года Совет национальностей в целом одобрил эти планы[461]. Однако уже через два месяца от этих планов отказались. В январском номере журнала ВЦКНА за 1933 год утверждалось: «Сегодня мы можем сказать, что тяжкий труд латинизации уже завершен. Следующая задача – закрепить и развить те успехи, которых мы уже достигли». Предстояло усовершенствовать и упорядочить «терминологию, орфографию, создавать письменные языки, словари и грамматики»[462].

При этом были осуждены явно проявлявшееся в такой работе ранее стремление избегать русских терминов, «использовать любые другие иностранные слова или выражения, но ни в коем случае не русские». Объяснялось это старым отношением к русскому языку как языку русификации. В условиях побеждавшего социализма такое отношение становилось анахронизмом. «Остался ли русский язык для нерусских народов тем же самым после революции, каким он был и до нее? – спрашивал Диманштейн и отвечал: – Нет, не остался. Во-первых, на этом языке нерусские добровольно приобретают многое из того, что имеет великую ценность… Подлинники трудов Ленина и Сталина и все основные документы революции появились на русском… Русский язык имеет теперь другое классовое содержание»[463].

Продолжающиеся нападки на русский язык выглядели теперь как нападки на революцию и советское государство. Более того, предлагалось осудить само увлечение «бесконечным разделением наций» и созданием литературного языка для каждой этнической группы. Некоторым из них следовало бы использовать литературный язык более крупной родственной национальности и русский язык. Предлагалось учесть требования многих родителей: «Не навязывайте нам наш прежний язык. Не заставляйте наших детей становиться такими же беспомощными, как и мы»[464]. По существу, в начале 1933 года впервые со всей определенностью прозвучали доводы в пользу этнической консолидации и ассимиляции.

В том же году, в октябре месяце, комиссией под руководством М. И. Калинина было принято решение о замене латинского алфавита у малочисленных народов кириллицей[465]. По настоянию Н. Я. Марра грузинский и армянский алфавиты тогда же было решено не менять. Вернувшись с заседания этой комиссии в Ленинград 15 октября, Марр заявил спешно созванным сотрудникам: «Имеем неотложное задание – “латиницу” у более сорока советских народов заменить русским алфавитом». Во время заседания ученого совета Марру вручили письмо от Л. П. Берии. «Будете в Москве, звоните товарищу Сталину, он Вас примет», – значилось в нем. Приказ сразил академика в буквальном смысле слова – он рухнул на пол. Причиной стала мелькнувшая мысль: Сталин повторит то, что Марр услышал после совещания у Калинина от одного из присутствовавших: «Вы провалили унификацию письма в СССР»[466].

Однако первое официальное постановление Президиума ЦИК, реализующее эти решения, появилось лишь 1 июня 1935 года. В нем предписывалось перевести на кириллицу письменности народов Севера. Против ускоренной смены алфавитов выступал Всесоюзный центральный комитет нового алфавита, распущенный в 1937 году[467]. В 1939 году было объявлено, что с ростом культурного уровня народов СССР латинизированный алфавит перестал удовлетворять потребности развития языков, поскольку он не обеспечивал всех условий к сближению с культурой великого русского народа. Русский язык повсюду изучался в школах в качестве второго языка. Решение об этом было принято в октябре 1937 года на пленуме ЦК партии, а 13 марта 1938 года издано постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей»[468]. 7 июля этого года «Правда» уже сообщала, что русский язык становится международным языком социалистической культуры, «как латынь была международным языком верхов раннего средневекового общества, как французский язык был международным языком XVIII и XIX веков»[469]. В соответствии с постановлением СНК и Центрального комитета партии правительства союзных и автономных республик ввели с нового учебного года обязательное преподавание русского языка в нерусских школах. Латинизированная ранее письменность народов СССР с 1937 года переводилась на русский алфавит. К ноябрю 1939 года уже все народы РСФСР (около 40), пользовавшиеся латинским алфавитом, перешли на русский шрифт. Соответствующие законы принимались и в союзных республиках[470]. Эксперименты по революционизированию языков советских народов были прекращены.

В целом российская история 1920-х и доброй части 1930-х годов свидетельствует, что навязчивая идея мировой революции, владевшая умами властвовавшей тогда элиты, дорого обошлась стране, ее народу. На протяжении всего этого времени не прекращалось шельмование исторического прошлого России, ее традиционной культуры, глумление над патриотическими чувствами народа. «Десятки партийных ораторов и сотни услужливых перьев на все лады изощрялись в насмешливых проклятьях “русопятам”, “русотяпам”, “русопетам”[471], “мы расстреляли толстозадую бабу Россию”» и в тому подобных неисчислимых мерзостях[472]. Уродливые формы, рожденные «пафосом космополитизма и псевдоинтернационализма»[473], принимало отрицание всего прошлого литературного наследия, стремление противопоставлять пролетарскую культуру всей культуре человечества, вандализм в отношении исторических памятников «проклятому прошлому». Атмосфера в стране была такова, что даже употребление в стихах слов «родина», «отечество», «Россия» считалось предосудительным, старомодным, взятым напрокат у чуждых революционному духу поэтов[474]. Уже вторая половина 1920-х годов убедительно показала,