– Какой еще правды, Алиса?

– Тебе нужна помощь – и я хотела помочь! Я искала способ!

– Почему ты считаешь, что мне нужна помощь? Я разве об этом просил?

– Утопающий тоже не просит помощи – а потом умирает! Это те, кто плохо тебя знает, могут поверить, что с тобой все в порядке. Я тебя знаю хорошо!

А ведь она была в чем-то права… Окружающие действительно привыкли видеть только то, что им выгодно. Но и Алиса была не такой проницательной, как ей хотелось верить. Она считала: главная проблема в том, что Ян не любит ее. То есть, любил бы, если бы ничего не мешало… Так себе логика. Для любви или нелюбви не нужны причины. Просто появляется притяжение, которому невозможно противостоять, и оно существует благодаря или вопреки чему-то, тут уже без разницы.

Притяжение к Алисе он тоже чувствовал – но оно никогда не было достаточно сильным, чтобы всегда возвращаться к ней.

Интересно, что бы сделала Александра в такой ситуации? Пожалуй, расхохоталась бы и осталась. А он остаться не мог.

Ян поднялся и взял куртку, висевшую на спинке кресла. Алиса замолчала на полуслове. Нужно было как-то объясниться с ней, а у него просто не было сил, последние дни окончательно его вымотали.

Он направился к выходу, и Алиса догнала его уже в прихожей.

– Ты куда?

– Домой, – просто сказал он.

– Ян, я не хотела… Извини…

– Не надо. Вот просто не надо и все.

Он прекрасно знал, что Алиса поймет его неправильно, но тут уж ничего не поделаешь. Она решит, что попала в точку со всеми этими нелепыми теориями о влюбленности близнецов друг в друга. Потом она подумает, что зря разворошила осиное гнездо, ведь она все равно не сможет помочь. Что дальше? Скорее всего, будет рыдать всю ночь и наутро явится на работу опухшей и несчастной.

А настоящая проблема все это время была на поверхности: Яну просто не хотелось разбираться еще и с этим, когда на него половина мира рухнула.

Не думать об Александре. Не думать об Алисе. Думать только о Викторе Сосновском, вот что сейчас по-настоящему важно.

На следующий день вернулся Аркадий Церевин и вызвал к себе Яна. Он с порога заявил, что дело нужно срочно закрывать. Сообщение неприятное, но ожидаемое: Ян к такому готовился. Поэтому соглашаться он не спешил.

Церевин был еще не самой страшной преградой. Старший следователь был умен, Ян всегда это признавал, поэтому ему можно было рассказать обо всем. Показательная и неискренняя жестокость первого преступления, необъяснимая поспешность второго, мелкие нестыковки – все это, по мнению Яна, было достойным основанием продлить расследование, рассмотреть те версии, которые остались без внимания. Особенно теперь, когда появился новый подозреваемый!

Его собеседник и сам это понимал, но вид у Церевина все равно был предельно мрачный.

– Извини, Ян, на этот раз не получится. До конца недели сдашь все документы – и вперед, работаем дальше.

– Не понял…

– Придется понять. Сам ведь знаешь, как начальство не любит слово «маньяк». Когда речь заходит о маньяках, там, наверху, начинается нервная почесуха во всех местах.

– И что, их чесотка – повод закрыть дело?

– Отсутствие поводов не закрывать дело – вот повод закрыть дело! – указал Церевин.

– Но то, что Мотылев был левшой…

– Ничего не значит. Мотылев был психом. Пока это негласно, но скоро наши уважаемые эксперты напишут соответствующие заключения, подогнав под них диагноз. Он додумался убить четырех ни в чем не повинных девушек, одну из них он долгое время преследовал и насиловал. На этом фоне ты думаешь, кого-то удивит, что он не той рукой себе горло перерезал?

– Между прочим, на месте убийства женщин не нашли ни одного отпечатка Мотылева.

– А на месте смерти Мотылева не нашли посторонних отпечатков, в доме были только он и его мать. Видишь? Это намного важнее, чем рука, в которой он держал нож. Тот самый нож, кстати, которым были убиты предыдущие жертвы. Характер ран и сила удара совпадают. Все это сделал Антон Мотылев, точка.

– Ну а Виктор Сосновский?

– Виновен только в том, что пришел на похороны девушки. Насколько я помню, это у нас в стране пока не запрещено!

Ян откинулся на спинку кресла и устало прикрыл глаза.

– Дело ведь не только в руководстве, да? Давит кто-то еще?

Церевин не стал отпираться:

– Давыдов. Но он изначально там крутился. Его можно понять – он потерял дочь, поэтому ему позволяют мельтешить. Если бы речь шла только о нем, я бы не торопил тебя, Ян. Но Давыдов – это так, слишком шумная вишенка на торте. Толпа народа заинтересована в том, чтобы дело закрыть, и никто не хочет, чтобы в нем копались и дальше.

Не нужно было злиться. Злость всегда ослабляет, замутняет мысли, Ян знал это – и ничего не мог с собой поделать. Он воспринимал это расследование чуть ли не как вопрос чести. Как личное! А это уже неправильно. То, что в этом деле он пытался укрыться от собственных проблем, не должно было иметь никакого значения.

Ему пришлось сдаться – у него и выбора-то не было. Но злость кипела в нем, он давно уже такого не испытывал. Церевин, кажется, заметил это, а может, просто решил перестраховаться. В любом случае, он дал Яну выходной.

Покидая участок, он увидел собственное отражение в затемненном стекле. Лицо Александры сейчас было бы другим, но глаза – такими же. Как будто она посмотрела на него…

«Что бы ты сделала на моем месте? – мысленно спросил он. – Что бы ты сделала, если бы расследовала это преступление вместе со мной?»

Если за резней в загородном доме стоит не маньяк, дело нужно рассматривать по-другому. Необходимо отвлечься от кровавых подробностей, потому что все это – декорации. Ищи, кому выгодно… Но это не выгодно никому!

Ему необходимо было отвлечься, а он даже к Алисе поехать не мог – уже не мог. Ян не знал, удастся ли им выкрутиться из этой ситуации и общаться, как прежде. Если и удастся, то не сейчас и не в ближайшие дни.

Придется решать проблему по-другому. Отвлекаться можно на хорошее – хорошим в его жизни была Алиса. А можно – на плохое, и порой это даже более эффективно. Осознанно причинить себе боль, зная, что на некоторое время она затмит все остальное… Ян был готов к этому.

Дома его никто не ждал, и ему не перед кем было отчитываться. Ян пересек город быстро и нагло, скоро он уже вывернул на шоссе, а там ожидала свобода, по которой он успел соскучиться. Сейчас – просто гнать вперед и не думать ни о чем. Если бы старшие брат и сестра знали о его планах, они бы попытались вмешаться. Но им сейчас не до того, а когда им сообщат, будет слишком поздно.

Никто из тех, кто хорошо знал Михаила Эйлера, не мог точно сказать, жив он сейчас или мертв. Ян, который из всех детей отличался наименьшей любовью к нему, иногда называл его «кот Шредингера». Это неизменно вызывало обиду у Нины и бурные вспышки гнева, угроз и оскорблений у Павла. Но даже эти двое не могли с уверенностью сказать, можно ли назвать человека, ныне носившего это имя, их отцом.