Говоря так после стольких часов тревоги и ужаса, которые ему пришлось пережить, граф де Валуа разрыдался. В этот момент он был искренен в своей признательности и испытывал даже некое воодушевление при мысли о том, что сам король любит его столь сильно, что лично отправился его освобождать.

Но граф де Валуа был тот еще хитрец, и благотворные эмоции в нем долго не жили. В ту самую минуту, когда он радостно изумлялся, что сам король поспешил прийти ему на выручку, в ту же самую минуту, повторимся, он уже размышлял о том, что, должно быть, его влияние на короля гораздо более глубоко, нежели он полагал, и задавался вопросом, какую выгоду он может извлечь из этой родственной привязанности, коей он и предполагать даже не мог в своем племяннике.

– Но, – проговорил он после объятий и излияний чувств, что последовали за первым моментом, – но как, сир, вы узнали…

– Что вы находитесь в Нельской башне, мой дорогой дядюшка? Я узнал об этом от некоего Ланселота Бигорна, который многое мне о вас рассказал.

– Ланселот Бигорн рассказывал вам обо мне? – пробормотал граф, задрожав как осиновый лист на ветру. – И что же он мог вам сказать? Будьте осторожны, сир: этот человек – негодяй, каких мало!

– Ба! Мне почему-то так не показалось. И потом, этот человек поведал мне то, что мне так не терпелось узнать. По моему приказу его схватили, привели в Лувр, где я застращал его как следует, – (король лгал, но ему хотелось сохранить лицо перед графом), – и вынудил признаться, что вас удерживают в плену в этой старой башне. Кстати, этого человека ждет то наказание, которого он заслуживает: дни его сочтены.

Валуа, уверенный в том, что Ланселот Бигорн был брошен в какую-нибудь темницу и что вскоре его казнят, Валуа, который, впрочем, уже обещал себе проследить за тем, чтобы эта казнь состоялась как можно скорее, теперь совершенно успокоился. Теперь он был совершенно спокоен насчет болтливости того, кто был его слугой в те времена, когда в любовницах у него была Маргарита Бургундская, – развивать эту тему он не стал.

– Но, – промолвил в свою очередь король, – скажите-ка, мой дорогой дядюшка, как вы могли позволить себя схватить, словно лиса, преследуемая сворой гончих?

– Признаюсь, сир, – сказал Валуа, – прежде всего мне не терпится выбраться отсюда на свежий воздух… и потом, я умираю с голоду.

– Умираешь с голоду, Валуа?! – вскричал король. – А как же окорочка?

– Окорочка? – спросил озадаченный Валуа.

– Окорочка, которыми хотел угостить тебя Бигорн…

– Увы, сир! Вместо окорочков мне достался лишь кусочек черствого, заплесневелого хлеба; более того – я сам едва не послужил пищей этим мерзавцам.

– Как?.. Ты, мой дорогой дядюшка, едва не послужил пищей Бигорну?..

– Да, сир, Бигорну! И этому разбойнику Рике, а также его негодяю-товарищу! Эти мерзавцы играли на меня в кости!..

– Играли на тебя в кости?.. Как на какого-нибудь поросенка на ярмарке в Ланди?..

– Да, сир: сначала на мою голову, затем – на мою шкуру, и наконец – на мои окорочка… то есть – бедра… то есть…

Валуа заикался от ярости и испуга при воспоминании об этой сцене. Он не знал, что говорит, и стоял, словно оглоушенный, перед королем, который вдруг разразился неудержимым смехом. Людовик нашел совершенно изысканной эту шутку – желание полакомиться окорочками Валуа, отметив про себя, что Ланселот Бигорн определенно ему все больше нравится.

– Должен признаться, сир, – произнес совершенно сбитый с толку Валуа, – я не вижу ничего смешного в том, что эти мерзкие разбойники хотели поступить со мной, как…

– Как с только что вытащенным из котла поросенком! – прервал его король, который уже и не помнил, когда ему доводилось так смеяться (а он никогда не отказывал себе в таком удовольствии, когда к тому имелся повод).

– Да, сир! – мрачно подтвердил Валуа. – Как с поросенком!..

– Не волнуйся, мой славный Валуа, ты будешь отомщен. Но пойдем же, черт возьми; не считая всех тех волнений, что я пережил, вся эта история со шкурой и бедрами пробудила во мне адский аппетит, и я хочу пригласить тебя за свой стол!

На этом они поднялись по лестнице, вышли из башни, и если б час не был таким утренним, если мимо в тот момент проходил какой-нибудь буржуа, взору его предстало бы не самое обычное зрелище – хохочущий до упаду король Франции, следом за которым бредет бледный, хмурый и истощенный монсеньор де Валуа.

Спустя полчаса дядя и племянник уже усаживались за роскошно сервированный стол, на котором, по настоянию Людовика, среди прочих блюд фигурировал и огромный окорок.

– Как вы думаете, господа, – спросил король у сеньоров, которые, в соответствии с заведенным обычаем, присутствовали при всех его приемах пищи, – что я сейчас ем?

– Сир, – отвечал Гоше де Шатийон, – без риска ошибиться могу утверждать, что это свиной окорок!

– А вот и не угадал. Это бедро Валуа!

И король прыснул со смеху, да так, что Жоффруа де Мальтруа пришлось похлопать ему по спине – отметим, что будущие короли подобной фамильярности не позволяли.

– Благодарю, Мальтруа! – проговорил король, восстановив дыхание, тогда как не понявшие шутки придворные обменивались удивленными взглядами, спрашивая себя, уж не вышел ли Валуа из фавора, и не является ли эта более похожая на оскорбление шутка сигналом к скорому краху сей могущественной персоны.

Тем временем, часам к девяти утра, аппетит короля утолился, и нужно сказать, что и сам Валуа, который в душе готов был предать своего монаршего амфитриона анафеме за его неуместные шутки, порядком пресытился.

Король отослал всех придворных.

– Теперь, когда мы одни, Валуа, расскажи мне, каким чудодейственным образом ты позволил пленить себя в своем же особняке, который охраняют три сотни солдат…

Валуа в двух словах набросал общую картину того, что произошло в его доме, и рассказал, как Буридан и Ланселот Бигорн, воспользовавшись тем мраком, что царил в коридоре, где шло сражение, сумели его обезоружить и схватить. Что до того, как разбойники проникли в дом, то об этом он умолчал, решив лично обсудить сей эпизод с Симоном Маленгром.

– Однако отважные они парни, скажу я тебе! – воскликнул король с восхищением.

– Да, сир, – подтвердил Валуа мрачным голосом, – отважные и опасные. Будь они одни, о них и вовсе можно было бы не беспокоиться, разве что приказать всех повесить. Но, сир, к несчастью, за всеми этими людьми стоит человек еще более опасный; они – всего лишь орудия в его руках. Этот человек клятвенно обещал погубить меня, погубить во что бы то ни стало. Этот озлобленный, люто ненавидящий дядю короля человек желает лишить вас лучшего советника, самого верного, самого преданного, самого бескорыстного слуги…

– Кого ты имеешь в виду, Валуа? – вскричал король, закипая от гнева.

Физиономия Валуа приняла отвратительное выражение. Он наклонился к Людовику и дрожащими от ярости губами прошептал: