Третья причина заключалась в окончании холодной войны. Ее прекращение не только выдернуло ковер из-под ног у мелких диктаторов, но и свело на нет многие гражданские войны, от которых развивающиеся страны страдали с момента обретения независимости в 1960-е годы. Гражданская война – это гуманитарная и экономическая катастрофа: она разрушает промышленные объекты, растрачивает ресурсы, не дает детям ходить в школу, а менеджеров и рабочих лишает работы или жизни. Экономист Пол Кольер называет войну «развитием наоборот»: по его подсчетам, среднестатистическая гражданская война обходится стране в 50 миллиардов долларов[247].

Четвертая причина – глобализация, в частности резкий рост торговли, который стал возможен благодаря судам-контейнеровозам и реактивным самолетам, а также снижению пошлин и других барьеров на пути инвестиций и торговли. Классическая экономика и здравый смысл говорят об одном: чем шире сеть торговых связей, тем лучше в среднем живут люди. Поскольку страны специализируются на разных товарах и услугах, они могут производить их более эффективно, так что им не стоит слишком больших дополнительных усилий обеспечивать ими миллиарды людей вместо тысяч. В то же время покупатели, находя на всемирном базаре наилучшие цены, могут получать больше того, что им нужно. (Менее очевидна с точки зрения здравого смысла концепция «сравнительного преимущества», согласно которой все в среднем выигрывают больше, если каждая из стран будет продавать те товары и услуги, на которых она специализируется, даже если покупатели могли бы сами их производить еще более эффективно.) Несмотря на тот ужас, который это слово вызывает у представителей многих частей политического спектра, глобализация, по мнению экспертов по развитию, стала для бедного населения планеты настоящей манной небесной. Дитон пишет:

Вне всяких сомнений, индустриализация развивающихся стран, подобно промышленной революции за два века до нее, привела к появлению условий труда, суровых по стандартам современных богатых стран, и вызвала бурю негодования. Романтическое движение XIX века отчасти возникло как реакция на «темные фабрики сатаны»[249] (как их нарек Уильям Блейк), и с тех пор ненависть к промышленности оставалась непреложной ценностью «второй культуры» интеллектуалов-литераторов, о которой говорил Чарльз Перси Сноу[250]. Больше всего в эссе Сноу его оппонента Фрэнка Реймонда Ливиса возмутил следующий абзац:

Как мы уже убедились, Сноу не ошибался, говоря о повышении уровня жизни и развитии здравоохранения, и он был также прав в том, что для адекватных рассуждений о положении бедноты в индустриализующихся странах необходимо исходить из тех возможностей, которые были доступны им там и тогда. Доводы Сноу спустя пятьдесят лет повторяют специалисты по развитию, в том числе Рэйдлет:

Преимущества занятости в промышленности не ограничиваются материальным благосостоянием. Для женщины такая работа может стать дорогой к освобождению. В своей статье «Феминистский аспект потогонного труда» (The Feminist Side of Sweatshops) Челси Фоллетт (ответственный редактор портала Human Progress) пишет, что в XIX веке заводской труд позволил женщинам отбросить традиционные гендерные роли в сельском хозяйстве и деревенской жизни, и потому многие мужчины-современники придерживались мнения, что такой труд «обрекает на бесчестье самых порядочных и благонравных девиц». Сами девушки видели ситуацию иначе. Работница текстильной фабрики в Лоуэлле, штат Массачусетс, писала в 1840 году: