[Август]

Все еще в Париже. Решил вернуться домой в конце недели. Весь месяц потрачен зря. Брожу по bouquinistes[61]на набережных Сены, покупая все, что удается найти из написанного Ларбо, Фаргом, Дьюдонне, Леве и т. д. Отыскал „Poèmes par un riche amateur“[62]Ларбо — совершенно очаровательные. „Космополиты“ Логана Маунтстюарта — по-моему, звучит неплохо. Интересно, что скажет Уоллас? Геддес Браун пригласил меня отобедать, но я отговорился — сказался простуженным.

[Август]

Viens dans mon lit

Viens sor mon cœur

Je vaits te conter une historie

[Блез Сендрар]

Эротические сны о Лэнд. „Дом Шанталь“ для меня ныне пуст. Брожу один по пыльному, купающемуся в солнечном свете, прекрасному Парижу, разглядывая туристов так, как если б те были чуждыми существами с далекой планеты. Ношу с собой несколько тонких томиков и читаю за одинокими обедами сочинения „Les Cosmopolites“, погружаясь в мир wagon-lits[63], транс-сибирских экспрессов, мглистых северных городов, совершенной идиллии безлюдных островов под солнцем. Мне снится, что я в спальном вагоне, вместе с Лэнд, мы лежим голышом на одной полке, прижавшись друг к дружке, уносясь сквозь ночь на юг, — бутылка шампанского позвякивает в ведерке со льдом, и ритмический перестук колес по рельсам под нами убаюкивает нас. „Le doux train-train de notre vie paisible et monotone“.

Письмо от Лэнд: в понедельник она собирается приехать в Париж, навестить дантиста. Не могли бы мы позавтракать вместе?

Понедельник, 31 августа

И я решил остаться, просто ради того, чтобы увидеться с Лэнд еще раз. Я встретился с ней у дома (рю дю Фобур Сен-Оноре) заменившего ей большую пломбу, так она мне сказала, дантиста. Перешли на левый берег, позавтракали в „Флори“ — омлет, салат, бутылка вина. Я рассказал ей о Дьюдонне и „Les Cosmopolites“. Вино — и то обстоятельство, что назавтра я собирался уехать домой, — развязали мне язык.

— Лэнд, — сказал я. — Мне нужно знать о Геддесе.

— Что ты имеешь в виду? Он мой друг. И ужасно мне нравится.

— Ты любишь его?

— Наверное, должна. По дружески.

— И он тебя любит, не сомневаюсь. Как удобно.

— Терпеть не могу, когда ты источаешь сарказмы, Логан. Ты начинаешь казаться совсем другим человеком.

— Вряд ли ты вправе винить меня за это.

Она смотрела на меня со смирением и жалостью:

— Что с тобой?

— Ты знаешь мои чувства к тебе, — ответил я, — и все-таки суешь мне под нос этого Геддеса Брауна. Если он тот, кто тебе нужен, так сделай же выбор. И не терзай меня так.

Она заставила меня замолчать:

— А я-то думала, что ты умудренный, знающий жизнь писатель, — сказала она, стараясь воздержаться от улыбки. — Геддес гомосексуалист.

— Гомосексуалист?

Этого дня я не забуду никогда. Мы вернулись в отель „Рембрандт“. Ставни, чтобы защититься от жары, были опущены, кровать свежезастелена, мы сбросили одежду и с минуту наслаждались прохладой накрахмаленных, хрустких, еще не испятнанных нашим потом простыней на телах. Лэнд с ее челкой и девичьими, смотрящими вверх грудями. Целовать ее, ощущая на языке металлический, мятный привкус, оставленный утренними трудами дантиста. Смотреть, как она одевается, обнаруживая, что ягодицы и ляжки ее полнее, чем я думал. Я упиваюсь тем, что знаком ныне со всеми неповторимыми особенностями тела Лэнд. Провожаю ее до поезда на Трувиль — целая оратория звучит в моей голове.

Только сейчас, сидя здесь, я задумываюсь — был ли я у нее первым? Маленькие соцветия крови на простынях отсутствуют. Понятия не имею.

[Сентябрь-октябрь]

Разъезды. После Лэнд я вернуться в Лондон не смог. Отправился в Бандоль, к Бену. Потом на две недели в Лондон, оттуда, по заданию „Тайм энд тайд“, в Вену. Неторопливое возвращение: Берлин — Амстердам — Брюссель — Париж (снова собирал материал для „Космополитов“) — Лондон. Лэнд делит с двумя подругами квартиру в Ислингтоне.

Среда, 31 декабря

Лэнд внизу. Сказала родителям и подругам, с которыми она вместе живет, что уезжает на несколько дней погостить в Карматеншир. В нашем распоряжении три дня. Еды и питья хватит на месячную осаду, а выходить куда бы то ни было мы не собираемся.

Воскресенье, 22 февраля

Провел день, просматривая гранки „Конвейера женщин“. Чувствую себя странно отдалившимся от этой книги: в ней присутствует некий мелодраматический, отдающий дном жизни шарм (мой герой, Леннокс Диване, полностью околдован Лидией — подобием Анны, — если она попросит, Леннокс с готовностью заклеймит себя каленым железом), и мне кажется, я сумел воссоздать подлинную атмосферу Парижа, хотя атмосфера эта, следуя истории сочинения книги, под конец несколько выдыхается. Присутствует также изящная тема с намеком на инцест: Полковник, названный в книге „дядюшкой“, правит целой чередой „племянниц“, — отсюда и название — подвизающихся в различных, разбросанных по всему городу maisons de tolérance. К концу романа Ленноксу удается передать его в руки полиции, что позволяет Ленноксу и Лидии бежать в Инсбрук (не больше, не меньше), где она умирает от чахотки.

Лэнд позвонила сегодня утром, сказала, что ей предложили отправиться в Индию с каким-то парламентским комитетом по расследованию неких обстоятельств — что-то связанное с Ганди и Партией конгресса[64]. Я великодушно сказал, что она должна поехать, упускать такую возможность нельзя, и так далее. Конечно, я буду скучать по ней, но мне необходимо сосредоточиться на работе — я запаздываю с четырьмя, примерно, статьями, включая большую и довольно важную — о кубизме — для „Берлингтон мэгэзин“.

Глиб-плэйс весь день отзывается ощущением удовлетворенной праздности. Горит камин, на обеденном столе валяются гранки. Лэнд была здесь в пятницу, и дом кажется еще пропитанным ее присутствием, в немалой мере благодаря аромату купленного ею горшка с гиацинтом — к тому же, она забыла свой шарф. А тут еще воспоминания о любви в субботнее утро, о том как мы поедали в нашей смятой постели тосты с мармеладом, как чайник парил на столике у кровати. После ее ухода я, ко времени ленча, прошелся вдоль реки, выпил пинту пива, съел кусок пирога с мясом. Затем назад, к гранкам. У меня больше 800 фунтов в банке и в перспективе еще 50 должны поступить в день выхода книги (минус комиссионные Уолласа, разумеется). Я люблю Лэнд, и она меня любит, я опубликовал одну книгу, на подходе вторая, а мне ведь нет еще и двадцати пяти. Когда я думаю о том, с каким обреченным, мрачным настроением покидал Оксфорд!.. Х-Д прав: через две недели полученная тобой степень перестает сколько-нибудь сказываться на течении твоей жизни. Посмотрите на Во, посмотрите на Коннолли, посмотрите на Ишервуда и на меня: получение низкой степени, как способ сотворить из вас литератора, начинает казаться почти de rigueur[65].