— Где Алеша?

Антонина Леонтьевна засуетилась:

— Я сейчас, одну минуточку… сейчас…

Она заспешила во двор.

Виктор Николаевич стоял в коридоре и вслушивался. Он боялся пошевельнуться, потому что любое движение, любой шорох могли помешать ему уловить голос или шаги жены.

Показались Антонина Леонтьевна и Алеша. Не переставая ждать и вслушиваться, Овинский заулыбался сыну и пошел ему навстречу. Он поднял мальчика на руки, прижал к себе, что-то говорил ему, о чем-то спрашивал, смеялся, а сам все ждал и все вслушивался.

— Вы пойдете с ним гулять? — спросила Антонина Леонтьевна.

Вопрос застал его врасплох. Очевидно, следовало сказать «да», но сейчас Овинский менее всего на свете хотел уйти отсюда, и это «да» застряло у него в горле. Вместо того чтобы произнести его, он с открытым выражением надежды и вопроса посмотрел в глаза Антонине Леонтьевне. Она поняла его — поняла, на что он надеялся. Лицо ее посуровело.

— Так я переодену Алешу.

Она произнесла это твердо, уже не спрашивая Овинского, а настойчиво советуя ему не задерживаться здесь. Но Овинский не поверил ей.

— Я переодену его сам, — сказал он.

Она пожала плечами:

— Пожалуйста.

Алеша побежал впереди них.

— Там на спинке кровати висит матросский костюмчик, — сообщила Антонина Леонтьевна, и по тому, как она сказала это, Виктор Николаевич понял, что в комнате — в той комнате, которая когда-то была его, — Иры нет.

Но он продолжал не верить Антонине Леонтьевне. Сейчас самым счастливым открытием для него было бы открытие ее обмана, открытие каких-то ее действий, препятствующих его встрече с Ирой. Войдя в комнату, он нарочно оставил дверь распахнутой. Он нарочно во весь голос разговаривал с Алешей, шумно возился с ним и громко смеялся. Он делал все это, а сам, внутренне натянутый как струна, ждал, что Ира услышит его и придет.

Алеше исполнилось год и десять месяцев, но ему давали не меньше чем два с половиной года. Рослый, чудесно сложенный, он был на редкость деятельным существом: вечно куда-то стремился, что-то вытаскивал, разбрасывал, укладывал, опрокидывал и только во сне успокаивался. Алеша уже знал много слов и любил петь.

Мешая отцу, который начал переодевать его, мальчик энергично взмахивал рукой и напевал, растягивая одни и те же слова: «Солдаты, в поход!» Он еще плохо выговаривал их, хотя очень старался, но мелодию выводил довольно точно, и отец, догадавшись, что за песню пытается петь сын, принялся разучивать с ним ее.

Солдаты,

в путь,

в путь,

в путь.

А для тебя, родная,

есть почта полевая… —

пел Виктор Николаевич, а сам, как прежде, прислушивался к дому и с трудом справлялся с дрожанием голоса. Алеша, схватывая частички слов, пел вместе с ним. Он серьезно смотрел на отца и старался подражать не только отцовскому пению, но и отцовской мимике.

— А ну, еще! — сказал Виктор Николаевич. Взмахнув рукой, он начал снова: — «Солдаты, в путь, в путь…»

И в этот момент обостренный слух его уловил шаги в передней. Алеша, песня, комната и сам он перестали существовать. Были только эти быстрые шаги. Возможно, он продолжал петь, а возможно, замолчал; возможно, не тронулся с места, а возможно, сделал несколько шагов к двери… Ира стремительно прошла мимо комнаты.

Какое-то время спустя в дверях появилась Антонина Леонтьевна.

— Ира просила меня передать, — начала она торопясь, потому что боялась, что у Овинского снова возникнут какие-нибудь надежды, — чтобы в следующий раз вы заранее предупреждали о своем посещении.

— Зачем? — спросил он.

— Ира будет уходить на это время… Алешу она, разумеется, обещает оставлять.

Овинский кивнул и, усталый, опустошенный, взял сына за руку.

Он гулял с ним над крутым скатом высокого берега и рассказывал ему что-то, он играл с ним в прятки в саду между старыми липами, но делал все это через силу. Он даже обрадовался, когда помрачневший, замкнувшийся Алеша попросился домой.

II

К Лихошерстнову нагрянули секретарь райкома партии Ткачук и начальник отделения железной дороги Инкин.

Вместе с Инкиным приехал его заместитель по локомотивному хозяйству Федор Гаврилович Тавровый.

В последнее время Федор Гаврилович, что называется, насел на депо Крутоярск-второй. Таврового усиленно занимали проекты реконструкции цехов, выбор места для строительства хранилищ жидкого топлива, учеба локомотивных бригад на курсах переподготовки — словом, лишь те вопросы и проблемы, которые были связаны с ожиданием тепловозов.

О сроках поступления новых локомотивов все еще ничего не было слышно, и активность заместителя начальника отделения, обычно скупого на выезды в депо, вызвала у Петра Яковлевича Лихошерстнова некоторое недоумение. Впрочем, Лихошерстнов не утруждал себя анализами. Верный своей привычке избегать разговоров со всякого рода начальством, он старался лишь пореже встречаться с Тавровым, тем более что отношения их, и без того неважные, сейчас окончательно испортились.

Виной всему был Кряжев. После инцидента в Затонье Федор Гаврилович при случае заявил начальнику депо, что категорически возражает против «миллионных рейсов», что Кряжева надо осадить, поскольку его затея может обернуться аварией, и что вообще всякие затеи и новшества сейчас лишь отвлекают внимание локомотивных бригад от подготовки к тепловозам. Высказав все это в коротких, энергичных выражениях, Тавровый снова углубился в интересующую его область, полагая, что вопрос исчерпан и что Лихошерстнов не посмеет ослушаться.

Но в депо появилась карикатура: машинист Иван Городилов бежит возле вагонного колеса, на котором написано «миллион», и сует в него палки; над Городиловым, благословляя его, летит некое крылатое создание, которое, пожалуй, вполне сошло бы за ангела, если бы художник не придал ему излишнюю тяжеловесность. Крылатый покровитель Городилова не показывал свое лицо, но по массивной фигуре и деталям прически нетрудно было догадаться, кого имели в виду авторы карикатуры.

В довершение Кряжев и его напарник при открытом содействии Лихошерстнова добились своего: паровоз ФД-20-2647 дал миллион тонно-километров в сутки.

Федор Гаврилович рвал и метал. Он написал докладную начальнику отделения. Инкин позвонил в депо, но ничего не добился — на Лихошерстнова напал приступ глухоты. Тогда начальник отделения созвонился с Ткачуком, и они вместе нагрянули в Крутоярск-второй. Чтобы получше выяснить обстановку, по пути в контору депо завернули в «брехаловку» — помещение нарядчика локомотивных бригад. У нарядчика сосредоточивался учет всей работы локомотивов, здесь выдавались документы на поездку, и здесь всегда толклись машинисты.

От нарядчика прошли к начальнику депо.

Нагнувшись к столу своим непомерно длинным телом и опершись на выдвинутые далеко вперед локти, Петр Яковлевич исподлобья поглядывал на гостей. Стол выглядел рядом с ним удивительно низеньким и маленьким — будто взрослого человека посадили за парту для