Кунце спросил себя, что же они там, в Шёнбрунне, имеют в виду под понятием «рано».

Приказ гласил: парадная униформа и орденские планки. Первому требованию он решил последовать, второму — нет. Он поднялся задолго до рассвета и понадеялся, пока надевал униформу, что кайзер не придет в ужас от отсутствия на его груди наград.

Такси, которое он заказал накануне, уже ожидало его перед домом. Был определенный риск ехать в Шёнбрунн на автомобиле. Нужно было считаться с вероятностью прокола колеса, с отказом мотора или с тем, что шофер забудет заправиться. С лошадьми ехать дольше, но надежнее. Тем не менее Кунце выбрал автомобиль. Ночи становились все холодней, и ему не хотелось приехать в Шёнбрунн продрогшим до костей и с красным носом.

Долгая поездка через Мариахильферштрассе протекала без происшествий. Уличное движение состояло в основном из крестьянских телег. Однако в густом тумане они представляли серьезную опасность для шофера, так как улицы были освещены очень плохо, газовые фонари лишь как бледно-желтые пятна виднелись в густой темноте утренних сумерек.

В пять часов двадцать минут такси въехало через величественные ворота парка. Дежурный лейтенант указал шоферу проезд к боковому входу, от которого лестница вела вверх прямо в покои кайзера.

Кунце приехал почти на час раньше и был препровожден флигель-адъютантом в маленькую комнату рядом с дежурной комнатой адъютантов, где уже, сидя на хрупких стульях в стиле рококо, ожидали аудиенции два человека: врач из медицинского корпуса и штатский во фраке с белой манишкой. Оба были вызваны еще раньше Кунце. Врач, как он шепотом сообщил Кунце, был командирован из Мостара, чтобы лично доложить кайзеру о резко возросших случаях венерических заболеваний в оккупационных войсках в Боснии. Гражданский был одним из руководителей народного образования из Праги, который хотел доложить об успехах преподавания немецкого языка в чешских школах. Несмотря на парадную униформу и фрак с белой манишкой, утренние аудиенции носили чисто служебный характер.

Врач был первым приглашен к императору. Когда он вернулся, его глаза сияли так, как если бы он видел мессию, снисходящего с еврейского небосклона. Тот факт, что «мессия» лишь осведомился о проценте больных сифилисом в войсках, нисколько не повлиял на его восторженное состояние. Деятель образования был принят вторым и уже через несколько минут вышел с мокрым насквозь воротничком и каплями пота на лбу и щеках. Но у него был такой сияющий вид, словно у школяра, который неожиданно получил хороший табель.

— Его Величество был очень милостив ко мне, — объявил он, покидая комнату.

Адъютант вызвал Кунце и оставил дверь кабинета кайзера открытой. Это была комната, известная по картинам и описаниям каждому австрийцу. Слишком простая и скромная, чтобы быть центром всей империи: письменный стол с письменным прибором, стопка документов и несколько семейных фотографий в простых рамках. На другом столике лежала еще одна стопка документов, ожидавших подписи. Кунце спросил себя, неужели старик действительно, проверяя каждый документ из той кучи дерьма, которую ему вываливает на стол огромная бюрократическая машина, надеется держать в руках государство? В свои семьдесят девять лет он все еще обладал удивительной памятью и никакие детали не упускал из виду, будь то изменение галунов в драгунской униформе или новое в юридической терминологии в Венгрии. Будучи врагом конституционной монархии, он тем не менее добросовестно придерживался конституции, дарованной им народу, и был верным стражем основанной на государственных документах и меморандумах башни, призванной защитить монархию.

Капитан Кунце, стоя навытяжку, отдал честь. Дверь закрылась, и он остался со своим государем наедине.

Франц Иосиф встал в это утро, как обычно, в три часа тридцать минут и порадовался предстоящей ванне. В его личных покоях, обставленных бесценной мебелью, старинными коврами и обоями, отсутствовало одно удобство, ставшее уже привычным для квартир большинства обеспеченных семей Вены, а именно ванная комната.

Вместо этого каждое утро два дюжих служителя приносили огромную деревянную лохань с теплой водой. Им помогал так называемый «банщик», который и поливал водой кайзера. К сожалению, сам банщик к этому времени не только поседел, но и возомнил себя всемогущим, главным образом потому, что никто, даже если бы и в одежде выглядел таким же властным и могучим, — не пользовался у монарха абсолютным уважением. Каждое утро банщик, всегда в веселом настроении, являлся на службу и развлекал кайзера пространными байками о бедах монархии и жалобах народа. Франц Иосиф, который не терпел ни малейшего намека на критику монархии в своем окружении, к удивлению двора, охотно слушал речи этого человека. Более или менее разумные придворные объясняли это тем, что банщик выражает чаяния того класса общества, с которым кайзер никогда бы не общался. Он предоставлял кайзеру такую информацию, которую не могли дать никакие горы документов на его столе.

В это утро банщик явился на службу совершенно пьяным. Огонь в кафельной печи в его комнате погас, и он спасался от холода усиленными порциями шнапса. Кеттерл, камердинер кайзера, зная, что Его Величество не потерпит никакой замены, сделал все, чтобы привести банщика в чувство. Эта процедура несколько затянулась, и задержка слегка испортила настроение Франца Иосифа.

Он еще стоял в деревянной лохани, когда Кеттерл доложил, что в приемной ждет полковник Бардольф, адъютант эрцгерцога Франца Фердинанда, со срочным сообщением. Появление посланника от наследника престола в столь ранний час не предвещало ничего хорошего. День начинался плохо. С самого начала эрцгерцог настаивал на том, чтобы дело Чарльза Френсиса не нанесло даже малейшего ущерба репутации армии. Услышав, что подозреваемый является офицером, он вообще хотел замять дело. Однако, несмотря на настроение эрцгерцога, Дорфрихтер был арестован. Теперь Франц Фердинанд посчитал своим долгом вмешаться: он отправил в Шёнбрунн полковника Бардольфа с просьбой об аудиенции. Кайзер согласился, хотя и без особого желания, принять Франца Фердинанда в течение дня. Он не сказал, однако, адъютанту, что уже в ближайший час будет беседовать со следователем, ведущим дело, и что еще до встречи с наследником престола решение будет принято.

Франц Иосиф вышел из-за своего письменного стола, ответил на приветствие и протянул руку. Его рукопожатие было по-солдатски крепким. Кунце видел его уже однажды во время маневров 1902 года, но вот так, с глазу на глаз, он был с кайзером впервые. С тех пор канцлер почти не постарел. Он стал сутулиться, волосы поредели, мешки под глазами стали больше, но голубые глаза под густыми бровями были по-прежнему ясны и внимательны, сейчас шесть часов утра, а он уже дал три аудиенции и более часа проработал за письменным столом.

Кайзер сразу же перешел к делу.

— Я слышал, господин капитан, что вам поручено следствие против обер-лейтенанта Дорфрихтера, который подозревается в убийстве и девяти покушениях на убийство.

— Так точно, Ваше Величество, — кивнул Кунце.

Глядя на этого старого, наверняка страдающего разными недугами человека, он пытался проанализировать свои ощущения. Он знал, что должен испытывать благоговение и радость, но ничего этого не чувствовал. То, что он испытывал к своему кайзеру, было скорее сочувствие, чем почитание. Будучи судьей, он видел такие же мрачные морщины на лбу многих людей, которые возникали от подобных забот, разочарований и безнадежности. В старости монарха, решил он, нет ничего величественного.