— Нет, не заблудился, — ответил я. — В ваших краях приходилось бывать и раньше…

Оказалось, и сам лесник только что вернулся из обхода. Его жена тоже была в лесу и набрала целое ведро сочной клюквы, крупной, как орехи…

После холода и усталости горячий чай приятно расслабляет тело. Хозяин, лесник Самсон, от всего сердца потчует меня, наливая чашку за чашкой. Вместо заварки он кладет прямо в чашку по ложке клюквы. Волосы Самсона поседели, а густая борода раскинулась на обе стороны. Должно быть, ему по меньшей мере — за шестьдесят. Его старуха показалась мне еще старше, но во всех ее движениях чувствовалась большая живость.

Сидя за чайным столом, я быстро познакомился с Самсоном и его женой. Оказалось, что они здесь живут шестнадцатый год. Их теперешнее жилье не на большаке, и поэтому редко кто к ним заглядывает.

— Неужели вы так вдвоем коротаете век? — спросил я у супругов.

Они оба чуть ли не враз заговорили:

— Трех сыновей, двух дочерей вырастили, — сказала старуха.

— Вырастили, а они, как дятлы, из родного гнезда улетели, — вздохнул старик.

— Два-то сына наших лесными инженерами стали, — объяснила старуха, — один в здешнем лесхозе работает, а другой — в Карелии. А третий сын не послушался нашего совета, в деревне малышей учит.

— Что ж, это труд тоже большой и почетный, — заметил я.

— Дочкам учительствовать сподручно, а для мужчины лесное дело больше подходит, — сказал убежденно Самсон.

Старик не говорил, а будто пел, делая особый нажим на словах «лес» и «лесное». Видно было, что весь он пропитан лесным духом, и если бы его перевели отсюда в город, он бы, наверно, непременно сбежал обратно.

На дворе залаял его Бобик.

— Сходи-ка, посади собаку на цепь, — приказал Самсон жене и, взглянув на меня, пояснил: — Здесь неподалеку лоси бродят…

— Много ли водится? — спросил я.

— Да есть. Ноне их стало у нас шестнадцать. Если вы не устали, могу рассказать интересный случай.

— Расскажите, — попросил я. — Люблю слушать были.

В избу вошла старуха и сказала, что на дворе идет снег.

— Случилось это, — начал старик, — лет десять тому назад. Однажды февральской ночью, когда в лесу бушевала вьюга, принялась моя Жучка сильно лаять. Ну, лает и лает. Я проснулся, лежу — все слушаю, слушаю… Наконец, не вытерпел, схватил ружье, выбежал на крыльцо и дал два выстрела вверх. Но собака моя до утра лаяла.

Утром я надел лыжи и пошел разведать вокруг усадьбы. Вижу чьи-то следы. Лоси! Шли двое! А там что такое? Э, за ними же рыскали волки! Четверо! Вот отчего лоси всю ночь кружились вокруг сторожки! Так, значит, мы с Жучкой спасли их! Рогачи-то они рогачи, но не без ума, почуяли беду смертную и приблизились к человеческому жилью. С той поры так и повелось: чуть опасность — так. лоси держатся около нас. Благородное животное всегда возле человека спасается. Добрый человек зверю не враг!..

Между тем самовар отшипел и угас, старуха убрала со стола и приготовила мне постель.

— Отдыхайте, мил человек, — сказала она, — а завтра по первому снежку, по свежим следам поохотитесь.

Скинув с себя верхнюю одежду, я лег на мохнатую медвежью шкуру, разостланную на широкой лавке, и после горячего чая со сладкой осенней клюквой крепко уснул в гостеприимной лесной сторожке…

За ночь лес неузнаваемо, почти сказочно преобразился. Оцепеневшие осины и березы, вчера еще такие угрюмые и голые, сегодня выглядели торжественно-седыми, как их старый лесник Самсон. Приземистые пни возле дороги надели на себя белые пушистые береты.

Следуя совету лесника, я пошел домой не по просеке, а по извилистой, едва заметной тропинке.

Моя собака, радуясь обновленному пейзажу, бойко бегала меж кустов, изредка утоляя жажду снегом.

Вот — она завертелась на полянке, стала кидаться то вправо, то влево, потом вдруг попятилась. Распутав, наконец, заячьи следы, она с азартным тявканьем понеслась в глубь леса. Ее лай все удаляется и удаляется. Ясно — она гонит косого. Теперь мне надо было остановиться и ждать: ведь заяц непременно вернется на то место, откуда поднялся.

И я замер под елкой, не дыша и не шевелясь. Вдруг с резким шумом вырвался на меня из чащи громадный зверь дымчатого цвета. Застыв, как вкопанный, он уставился на меня изумительно блестящим взглядом. На его лбу торчали большие ветвистые рога, напоминавшие хитросплетенные сучья дуба. О, эти рога были великолепны, но еще великолепней — сам зверь! Это был один из питомцев лесника Самсона — лось!

Рука не поднимается на такого красавца! Пусть он гуляет и плодится на свободе!

Секунда, другая — и красавец-лось, откинув к спине огромные рога, мигом пересек тропинку и скрылся из виду. Он помчался в ту сторону, где находилась усадьба Самсона.

Я тоже тронулся с места и на ходу подал голос собаке. Вскоре Тобик явился на зов и начал прыгать и хватать меня за края пиджака, словно жалуясь на то, что я не дождался его вместе с зайцем.

А я шел и вспоминал слова старика Самсона: «Благородное животное всегда возле человека спасается. Добрый человек зверю не враг».

Да!

НА ЗОРЬКЕ

Перевод З. Макаровой

Поздней осенью тетерева так же, как и некоторые кочующие птицы, собираются в большие стаи, но зимовать остаются в родных местах. Тогда их по утрам и вечерам во время кормежки можно видеть в ольшанике и на голых, безлистых березах. Но на ружейный выстрел подойти к ним нелегко. С верхушки самого высокого дерева наблюдает вожак-черныш: вытянув длинную шею, он зорко поглядывает по сторонам и в случае опасности предупреждает стаю своим «кыт-кыт-кыт», что на птичьем языке, по-видимому, означает: «Внимание, внимание! Вижу охотника!»

Вероятно, черныш одновременно сообщает и о том, с какой стороны грозит беда. Поэтому тетерева, беззаботно клюющие ольховые, почки или березовые сережки, всегда взлетают в противоположную от охотника сторону. Последним снимается черныш.

Охотиться на тетеревов я обычно хожу с чучелом. Возле места их постоянной кормежки сооружаю из сухих веток неприметный шалашик и располагаюсь в нем. А длинный шест с чучелом тетерева втыкаю рядом с деревом. Если смотреть издали, кажется, что мой тетерев сидит не на шесте, а на дереве.

На зорьке