нацистской Германии. Она видела, как беженцы нервничают и стремятся поскорее уехать как можно дальше, чувствовала их страх и желание оказаться со своими преследователями по разные стороны океана или хотя бы моря.

Выдача виз затягивалась, ходили слухи о введении квот на прием беженцев в заморских странах, а Эльза Гелерова все еще ждала письма от брата и размышляла, стоит ли начать искать арендатора для дома уже сейчас или подождать, пока и если будет рассмотрено ее ходатайство о паспортах и визах.

В июне письмо от дяди Рудольфа наконец дошло. К тому времени Гана уже стала успешной выпускницей педагогического училища и пережила еще один неприятный разговор — точнее даже ссору — с матерью.

— Ну теперь, раз экзамены позади, можешь наконец заняться английским, — сказала Эльза. Гана принесла домой аттестат с отличием и заслуженно им гордилась, а значит, ожидала хоть словечко похвалы. Но ее мать привыкла к хорошим оценкам, к тому же ее волновали более важные дела, так что она только пробежала глазами аттестат и вместо того, чтобы похвалить, выдала очередное распоряжение. Наверняка это Гане показалось несправедливым и суровым.

— Но мама, зачем мне английский? Ты же сама настаивала, чтобы я пошла в педагогическое училище. И всегда говорила, что учительница — для меня самая подходящая профессия, а теперь хочешь увезти меня отсюда. Тебе так не нравится Ярослав?

— Да нет мне дела до этого твоего Ярослава, хотя не особо он мне по вкусу, и я совсем не уверена, что он тебе подходит, — ответила Эльза пока еще миролюбивым тоном. Аттестат у Ганы был блестящим, не поспоришь, и в обычной жизни она бы очень радовалась. — Но мне не нравится этот неугомонный Гитлер, который сидит в своем Берлине и совсем распоясался.

— Ты хочешь сказать, что я зря промучилась четыре года?

— Образование никогда не бывает зря.

— В Англии я не смогу быть учительницей, я училась в чешском училище.

— Английский ты быстро выучишь. Можешь начинать прямо сейчас.

— Я ни в какую Англию не поеду.

— Поедешь, — Эльза повысила голос. — Что ты тут без нас будешь делать?

— Выйду замуж.

— Твой солдатик тебе уже сделал предложение? — Она помолчала. — Не сделал и не сделает. Он ищет невесту с приданым, а у тебя, девочка, его не будет!

Гана повернулась спиной и униженно выбежала с кухни. Самое ужасное, что мама права, Ярослав пока что ни словом не обмолвился о браке. Они встречались все реже, потому что он был вечно занят в казарме и часто ездил на учения. Он тоже постоянно твердил, что ситуация в стране ужасная, и Гане порой казалось, будто он пытается ей внушить, что эмиграция в Англию — лучший выход из положения. Как-то она даже спросила напрямую, хочет ли он, чтобы она уехала, но Ярослав ушел от ответа и только повторил, что желает для нее самого лучшего, совсем как мать.

А Гана знала, что для нее самое лучшее. Лучше всего остаться с Ярославом и верить, что они будут счастливы вместе.

Тонкий белый конверт от Рудольфа из Англии с одной-единственной экзотической маркой и множеством квадратных и круглых печатей пришел весь помятый и с загнутым уголком, словно ему пришлось с боем добиваться своего права быть доставленным адресату. Эльза нетерпеливо надорвала конверт с короткой стороны, вытащила сложенный лист бумаги и начала читать.

Тон письма Эльзу напугал.

«Наконец-то ты решилась, — писал он. — Быстрее продавай дом, деньги тебе понадобятся. Надеюсь, еще не поздно. В Британию от Гитлера бежит много людей, и местные начинают волноваться. Они требуют ограничить поток беженцев, так что поторапливайся и бери с собой родителей. Их нельзя там оставлять совсем одних, ведь им скоро понадобится наша помощь… Пока что беженцев принимают и другие страны: США, Канада, вроде бы Доминиканская Республика, может быть, лучше всего просить убежища в Палестине… я тоже об этом думаю».

Эльза была совсем сбита с толку. Брат торопит ее и одновременно советует продать дом. А это не так быстро. Изначально они обсуждали, что дом она сдаст с тем, чтобы арендаторы отправляли ей деньги в их временное пристанище, а когда все вернется на круги своя — должно же это когда-нибудь произойти, — им будет куда вернуться. Брат зовет ее ехать в Англию, но сам же рассказывает, что там беженцам не очень-то рады. Зачем он упоминает другие страны? Как вариант на будущее, или намекает на то, чтобы она попробовала достать визы сразу туда? Он пишет, чтобы она привозила родителей и тут же напоминает, что они стареют… будто не знает, что они ни за что не покинут Нови-Йичин. Похоже, он очень за них за всех беспокоится.

Эльза снова пробежала глазами письмо, но ничего нового в нем не нашла. И только неровные и непослушные буквы, явно написанные в спешке, не такие, как в других письмах Рудольфа, свидетельствовали о его волнении.

На следующий же день Эльза оставила Гану присматривать за лавкой, а сама отправилась в Нови-Йичин передать родителям просьбу брата. Как она и ожидала, они и слышать не хотели об эмиграции.

— Но вы поезжайте к Рудольфу, как только будет возможность, — сказал отец, и мать согласно кивала. — И не мешкайте. Можно сделать доверенность на продажу дома, чтобы вы могли уехать сразу, как получите документы. А деньги я потом тебе вышлю вслед.

Эльза не рассчитывала на то, что родители будут готовы покинуть страну, в которой родились и прожили всю жизнь, но то, что они вместо того, чтобы отговаривать ее уезжать, наоборот, советуют поспешить, поразило ее.

— Нет, в этом нет необходимости, — сказала она. — Бог весть, сколько мы будем ждать виз, а я еще не нашла ни одного покупателя. Думаю, что раньше осени мы точно не уедем.

— Подумай об этом, — настаивал отец. — Если тебе нужны деньги на дорогу, мы тебе дадим.

Уходя, она заметила нарисованную мелом свастику на стене дома напротив, и все поняла. Она взглянула на отца, который провожал ее до выхода. Он кивнул.

— Такое