“Милая Саська!

Наконец-то я сумел вырваться, чтобы хоть немножко поговорить со своим Рыжиком. Самочувствие довольно противное – почти все время приходится лежать с грелкой в обнимку…

Саллинька дорогая, мне очень хочется, чтобы ты приехала в Ригу, об очень многом надо поговорить. Что получилось – это ведь нужно, пожалуй, только для истории…

Дорогая моя, я уверен, что партия подходит к концу. Обе стороны испытывают практически нескрываемое глухое раздражение друг против друга, и мне уже часто доводится слышать: “Боже мой, какая я была дура! Так хорошо жила, имела квартиру, ппатья, туфли, любимую (!!) работу, а ты, нехороший и т.д., и т.п., отнял у меня все. Надо о себе думать”.

Ладно, пускай думает, я не очень возражаю. Ты же понимаешь, Саллинька, для всего нужно известное время, а оно сейчас работает на нас – на тебя, в первую очередь. Хотелось бы побывать на твоем концерте, но проклятый процесс практически приковал меня к Риге довольно надолго. Да, Саська, что за нелепость с телепередачей?! Такой передачи не было и не могло быть. Как-то в Киеве один корреспондент пытался проинтервьюировать Л., но я его достаточно быстро отшил. А подобной передачи вообще не было хотя бы потому, что последние 17 дней я не выходил из номера гостиницы, доезжая только до турнирного зала и садясь (ты же понимаешь, что один) за шахматный столик. Церемониал закрытия турнира вообще не передавался по телевидению, кроме того, все гроссмейстеры в этот момент были холостыми (или временно женатыми, так сказать, на подножном корму). Приедешь, все расскажем друг другу.

Саллинька, будь хоть чуть осторожнее с “царем”. Помнишь, ты еще в Крыму предсказывала, что так будет, а если все идет по прогнозам, то в этом стоит, может быть, усомниться. Не надо увеличивать число побед – в твоих безграничных возможностях никто (и Миська тоже) не сомневается.

Дорогая моя, очень соскучился, и по тебе, и по любимой Булочке. Хоть бы только мама поправилась основательно, так чтобы он мог жить в Риге.

Крепко целую тебя, жду известий, а больше всего встречи.

Привет подданным Могучего Рознеровского царства.

Еще целую.

Твой Миська”.

После этого письма я окончательно перестала понимать, что происходит, и в очередной раз приняла решение плыть по течению… Рознер все время говорил, что сделает мне прописку и квартиру в Москве, чтобы я спокойно могла жить вместе с Герой. Шло время – никакой прописки и квартиры не было. Но даже если бы он и сдержал свое обещание, жизнь в Москве представлялась мне довольно смутно хотя бы потому, что не представляла себе, с кем будет оставаться мой сын во время гастролей… Не таскать же его с собой, как это делают артисты цирка! Переезд же в Москву моихроди телей выглядел абсолютно нереальным.

Вскоре я ушла от Рознера и опять стала работать в Виль- нюсском оркестре… В это время в очередной раз начались Мишины телефонные “бомбардировки”. Он звонил мне отовсюду, и несколько раз я слышала в трубке пьяные вы- крики Л. Многие мне говорили, что Л. пила невоздержанно. Повторяю, Миша был очень широким человеком. Себе из-за границы привозил только шахматную литературу и редкие книги. На все остальные деньги он привозил подарки и “тряпки”. На тот период гонорары шахматисты получали приличные, и он возвращался из поездки с несколькими чемоданами. Л. всегда встречала его в аэропорту и главное внимание уделяла багажу… У меня есть основания считать, что именно так оно и было. Если же я ошибаюсь, пусть она простит меня… Я не знаю, как они расстались. Я не располагаю подробностями их скандального финала, но мне рассказывали шахматисты и жены шахматистов, что после очередного турнира он скрылся от нее в гостинице “Москва”, что она разыскала его, подняла на ноги весь этаж, рвалась к Мише в номер. Кончилось тем, что Миша открыл дверь и выставил в коридор все чемоданы, с которыми он приехал. После этого она исчезла из Мишиной жизни… Я не знаю, что с ней стало потом. Да мне и не интересно.

В Литовском оркестре я проработала недолго. Запомни- лись ленинградские гастроли. После одного из концертов я приехала в гостиницу – в холле меня ждал Миша. У него был вид провинившегося ребенка, который понимает, что сделал что-то нехорошее, но уверен, что его простят.

Он прилетел из Москвы неожиданно, и я испугалась – не случилось ли что-нибудь… “Саська! – сказал он. – Не вол- нуйся! Все в порядке! Я проголодался, а в “Астории” хорошо кормят, и я заказал столик на двоих”.

– Ты приехал поужинать со мной, чтобы позавтракать с ней в Москве? – спросила я.

– Нет, – сказал он со своей обезоруживающей улыбкой. – Просто я сказал тебе не все слова…

Спустились в ресторан. На столике стояла корзина с по- трясающими цветами. Приготовилась к очередному дли- тельному разговору на знакомую тему… Некоторое время мы ужинали молча. Лишь время от времени обращались друг к другу с дежурными вопросами. Очень плохо играл оркестр. Я видела, что Миша прилично налегает на коньяк и хмелеет на глазах… Видимо, он набирался храбрости. Потом вдруг он пригласил меня танцевать. “Миша, – сказала я, – неужели она научила тебя танцевать?” Он сделался серьезным и сказал: “Рыжик! Ты же знаешь – я не люблю культивировать остаточный образ… Единственный образ, который я культивирую, это твой образ”…

И он стал клясться, что с Л. покончено навсегда, что мы оба похожи на два потерпевших крушение корабля, что единственный шанс на спасение – помочь друг другу до- браться до нашей гавани, что не надо искать причины кру- шения, что надо поскорей заделать пробоины и продолжить совместное плавание… Он умел говорить очень красиво, и я верила в его искренность, но сказала, что вообще устала от этого бессмысленного утомительного плавания, что хочу спокойно жить на берегу одна… “Одна?” – спросил он многозначительно. “Тебя интересует только это?” – спросила я.

“Я не хочу, чтобы ты жила одна. Я хочу, чтобы ты была со мной…” “Мишенька, – сказала я, – я тебя очень любила и продолжаю тебя любить, но все зашло слишком далеко и уже не имеет значения, по чьей вине… Если ты считаешь, что виновата я, пусть будет так… Но я не хочу брать ход назад, чтобы вскоре не начать переживать из-за твоего нового увлечения. Мыс тобой остаемся близкими людьми. У нас растет замечательный сын…” Не выдержала и расплакалась. Миша стал гладить меня, утешать… “Миша, на нас уже